Повелитель мух (перевод В. Тельникова)
Шрифт:
При виде грозной машины Мамиллий рассмеялся, вспомнив рассказ Фанокла. Отчаявшись объяснить, тот, словно Император был ребенком, всплеснул руками и произнес единственную фразу, после которой отказался от дальнейших объяснений: «Я запер в бочонке молнию и могу выпускать ее на волю, когда захочу».
Часовой, дремлющий у метательной машины, понял, что его уличили, и попытался скрыть свою оплошность болтовней, как будто военная дисциплина их с Мамиллием не касалась.
– Славное страшилище, верно, господин?
Мамиллий молча кивнул. Часовой вгляделся в душную мглу, нависшую
– Будет гроза, господин.
Мамиллий сделал жест, отгоняющий зло, и торопливо зашагал по причалу. На триреме часовых не было; на трапе между кораблями тоже не оказалось ни души. Теперь ему стало ясно, откуда исходит этот рокочущий шум – рабы на кораблях рычали, как звери на арене, алчущие добычи. Молчали только те, кто апатично и угрюмо трудился на палубе. Мамиллий пересек трирему и остановился, глядя на «Амфитриту».
На ее фоне метательная машина выглядела детской забавой. По бокам корабля располагались гигантские колеса, с дюжиной лопастей на каждом. Через палубу колеса соединяла огромная железная балка, изогнутая причудливым образом. Балка крепилась на четырех металлических рычагах, два толкали ее вперед, два других – тянули назад. Рычагами управляли железные «суставы», прячущиеся в латунные рукава. Мамиллий слышал, что Фанокл называет эти рукава поршнями; мерки для них сняли с двух гипсовых колонн, предназначавшихся для храма Граций – иначе невозможно было добиться точности, которой Фанокл требовал с таким нелепым упорством.
Вспомнив благодаря грациям о Ефросинии, Мамиллий свернул на корму. Между поршнями находилась самая устрашающая часть механизма – Тал, латунный человек. Безголовая сверкающая сфера наполовину утопала в палубе, четыре рычага простирались вперед и держали странное «колено». Между Талом и коленом, там, где оставалось место между рычагами, стояла латунная воронка высотой с мачту, дерзкая пародия на Святой фаллос.
Здесь работали несколько человек. Один раб делал что-то замысловатое с рулевой лопастью, другой бросал уголь лопатой в трюм. Палуба, борта и лопасти – все было усеяно угольной крошкой. Чистым оставался только Тал, погруженный по пояс в палубу, дышащий паром, жаром и лоснящийся от масла. Некогда «Амфитрита» была зерновой баржей, которую рабочие тащили по реке к Риму, громоздким сундуком, пропахшим соломой и прелым деревом, удобным и безопасным. Теперь в нее вселился безумный дух.
Из трюма высунулась голова Фанокла. Он покосился на Мамиллия сквозь залитые потом ресницы, тряхнул бородой и вытер лицо засаленным лоскутом.
– Мы почти готовы.
– Ты знаешь, что сюда идет Император?
Фанокл кивнул. Мамиллий брезгливо кивнул на угольную пыль.
– И вы даже не прибрались?
– Он сказал, что церемоний не будет.
– Но «Амфитрита» вся измазана какой-то гадостью!
Фанокл выглянул на палубу.
– Этот уголь стоит целое состояние.
Мамиллий аккуратно ступил на борт.
– Самый раскаленный уголок в аду.
Его тут же обдало волной жара из котла, и по лицу заструился пот. Фанокл бросил взгляд на Тала, затем протянул Мамиллию свой лоскут.
– Да уж, тут погорячее обычного.
Мамиллий отмахнулся от лоскута и вытер
– Видите? Я назвал это предохранительным клапаном и дал точное описание…
Вставив в описание крылатого Борея, который ногой невзначай задевал латунь, а затем надувал щеки, чтобы выпустить ветер.
Мамиллий натянуто улыбнулся.
– Очень мило.
Пружины сжались, выталкивая пар. Мамиллий отскочил. Фанокл потер руки.
– Все, теперь мы готовы. Корабль уже выходил в центр порта, а однажды в бухту.
Мамиллий отвернулся и увидел свое искаженное лицо на глянцевом боку Тала. У рта и острого носа черты расплывались. Как бы он ни отклонялся, пустой, как у рыбы, и безжалостный взгляд божка следовал за ним. По голове бил жар от котла и дымящейся воронки.
– Я хочу назад…
Он стал пробираться между «коленями» и задержался у носа. Тут было немного прохладнее, и Мамиллий начал, как веером, обмахиваться соломенной шляпой. Подошел Фанокл. На баке триремы, всего в нескольких футах над головой, трудились рабы.
– Лихой корабль…
Фанокл закончил вытирать лицо и бросил лоскут за борт, где его тут же подхватила волна. Изобретатель поднял вверх большой палец.
– Не лихой. Наоборот, полезный. А вы бы предпочли так, как они?
Мамиллий посмотрел вверх. Рабы окружили металлического краба, но все же его было хорошо видно, только клешни скрывались под палубой триремы.
– Не понимаю.
– Сейчас они разместят в центре нок-рею и будут затаскивать на нее десятитонного краба. При помощи пара можно было бы поднять его без усилий и суеты.
– Мне незачем тащить краба. Я же не раб.
Некоторое время они молча рассматривали краба. Тот представлял собой массивную конструкцию из свинца и железа; острые клешни покоились на каменных глыбах, чтобы не повредить палубу. Подобное сооружение использовалось с единственной целью – топить вражеские суда, взрезая им днища. Однако данный краб был выполнен в том же стиле, что и бабочка на латунном бочонке или Борей на предохранительном клапане: у него были обозначены глаза и суставы ног. Это придавало махине своего рода одушевленный вид, и рабы чистили ему клешни, словно они принадлежали живому существу. Другие рабы подметали семидесятипятифутовую площадку и выравнивали лебедку над кольцом.
Мамиллий перевел взгляд на палубу «Амфитриты».
– Жизнь запутана и хаотична, Фанокл.
– Я наведу в ней порядок.
– Пока что ты лишь усиливаешь хаос.
– Не будет ни рабов, ни армий.
– А что плохого в рабах или армиях? Ты бы еще сказал «Не будет еды, питья и любовных утех».
Они снова помолчали, слушая рокот порта и отрывистые приказы, доносящиеся с триремы.
– Сегодня вечером Император испытает твою скороварку.
– Он обо всем забудет, когда испытает «Амфитриту».