Повелитель Норика. Гибель Астура
Шрифт:
Сухая трава неподалёку от убилтойса чуть шелохнулась, и мгновение спустя чёрная молния, исторгнутая, казалась, из недр земли, ударила во влитс Хардубы. Крик, напоминающий бычий рёв, содрогнул окрестные горы и отлетел гулким эхом от каменистых вершин.
Грэф, отбросив в стороны и свою жертву, и своё оружие, с криком катался по земле. Он тщетно пытался оторвать от себя, впившуюся во влитс, гигантскую – длиной не менее трёх алин*(готск. алина – мера длины, равная локтю) – гадюку. Верный Гейза, жутко испугавшись, отскочил прочь на несколько шагов и теперь со страхом наблюдал за схваткой
Лишь один человек не растерялся при внезапном появлении ужасного чудовища. Едва трусливый надзиратель, забыв про свои обязанности, нашёл убежище под асилусовым брюхом, как один из пленников – в разорванной до груди и обнажавшей сухощавое, мускулистое тело, серке – тут же принялся шарить взглядом по траве.
Ага, вот он, нож Хардубы – недалеко! Пленник опустился на землю и, подобно земь-яцеру, пополз за брошенным оружием грэфа. Товарищи по несчастью его, сообразив, в чём дело, тоже стали осторожно откатываться и переползать – дабы верёвка, коей все вместе они были связаны, позволила их соплеменнику дотянуться до ножа. Уза, связывающая невольников с асилусом, скоро натянулась тетивой.
Получилось! Кинжал сверкнул в руках бандьи*(готск. бандья – пленник). Мигом, перекатившись назад, пленник принялся разрезать узлы, стягивающие руки бедной женщины. Скорее, скорее!
– Суну*(готск. суну – сын), суну, мой суну, – всхлипывала она, роняя слёзы.
Хардуба, наконец-то, сумел разомкнуть гадючью пасть. Рыча, словно разъярённый бер*(бер – медведь), он принялся хвостать извивающееся тело о землю.
Женщина уже пилила ножом верёвку, стягивающую запястья сына, когда Гейза заметил неладное.
– Ни фралетан*(готск. ни фралетан – не отпускать)! – дрот, брошенный умелой тренированной рукой, полетел за своей добычей.
Но он не взял того, кого хотел. Пленница успела встать между смертью и своим сыном.
Охнув вдруг, она медленно осела и, а потом легла на землю – словно, устав от долгого пути, решила отдохнуть. Из груди её торчал ассагай.
Пленник рванул в отчаянии руками – треснули и посыпались надрезанные верёвки. Он успел схватить нож и метнуть его в сторону юноши в голубом плаще, уже поднимающего в размахе на бегу обнажённый мечис.
Нападающий захрипел, попытался продолжить замах, но не смог. Ноги несли ещё Гейзу в сторону невольников, но, чёрная в наступивших сумерках вечера кровь с хлюпаньем извергалась уже из его горла, а вместе с нею вытекали из тела силы, выпархивала из тела сайвала-душа. Добежал и свалился наземь – как раз под ноги своему погубителю.
Пленник ухватил мечис Гейзы и ловко, умеючи, закрутил стальной газдой в разные стороны. Лишь удостоверившись, что и трустья, и Хардуба не успели ещё подобраться к нему на опасную близость, он рассёк верёвки, связывающие третьего своего спутника – совсем молодого, светлокожего и почти белого волосом, синеокого стройного юношу.
Освобождённый метнулся к телу Гейзы и вытащил из горла поверженного окровавленный нож. Ассагай же, торчащий в груди женщины, он трогать не посмел – дабы не навредить умирающей, но всё ещё
Трустья, удостоверившись, что на хозяина напал не волшебный дракон-людоед, а, пусть и крупного размера, но обыкновенная гадюка, быстро пришёл в себя – он сразу же решил восстановить пошатнувшуюся репутацию. Юнец пошёл в наступление, пытаясь обойти противника слева.
Справа заходил Хардуба. Пошатываясь, но крепко держа в руках хирус*(готск. хирус – меч), он утробно рычал и приближался к своим бывшим пленниками.
Правое око грэфа, по всей вероятности, вытекло. Кровянистая жидкость размазалась, изукрасив щеку и часть холёной бороды. Верхнее веко, отмеченное чёрным стиклом*(готск. стикл – здесь укол, точка) гадючьего зуба, безобразно вздулось – красивый мужественный влитс Хардубы на глазах превращался в демоническую маску.
Юный трустья подбирался с другой стороны. Он безумно скалился, агиза в руках его крутилась, словно спица несущейся колесницы – сие зрелище завораживало и устрашало одновременно.
– Бервулла*(готск. бервулла – медвежья шерсть), они нас положат, – испуганно вымолвил синеокий.
Трустья, крутящий агизу, наступал на него – он чуял, где слабина и именно туда намеревался ударить.
Бервулла застыл, выставив впереди себя мечис. Пожалуй, да – с двоими ему не совладать. Правда, Хардуба теряет силы на глазах, но он крепок как дуб, и неизвестно, насколько долго хватит его сил. А этот, с агизой! Кто бы мог подумать, что мальчишка, ещё миг назад пугливо прятавшийся между ног асилуса, способен так искусно управляться с боевым топором? Жаль, что Хлибодар за свою жизнь не научился метать ножи!
Трустья, словно почувствовав возросшую неуверенность противника, прибавил ходу. Он уже не скалился, а хохотал, точно кровожадный оборотень. По краешкам губ его вспузырилась пенящаяся слюна.
Вдруг безумный смех резко оборвался. Трустья остановился, а выпавшая из рук агиза громыхнула о камни. Юный убилтойс медленно обернулся назад и с изумлением уставился на дрот, так некстати впившийся в подреберье. Бессмысленная ухмылка всё ещё искривляла его обслюнявленные губы.
Торжествующий взор умирающей женщины – это последнее, что увидел хлифтус. Не прошло и мгновения, как голова его слетела с плеч, словно переспелая шишка с ёлки. А Бервулла, держа окровавленный мечис впереди себя, уже разворачивался в сторону Хардубы.
Теперь предстояло сразиться с самым сильным, опасным и, пожалуй, что самым умелым противником из всей хансы. Однако сражаться не пришлось. Грэф Хардуба успел сделать ещё пару шагов и рухнул, как подрубленный вяз – ядовитый укус, наконец, дал о себе знать.
– Скорей, скорей! – Хирдис тупым концом копья немилосердно тыкал в спины задыхавшихся от бега трустьев.
Воистину, пустоголовые двалвы*(готск. двалва – дурак). Упустили свайна, которого можно было голыми руками взять! Всадник со злостью стукнул ногами рёбра коня. Тяжёлые деревянные подошвы варварских скоков*(готск. скокс, скохс – башмаки, сандалии) больно ударили животное. Оно неожиданно взбрыкнуло, и Хирдис оказался на земле.