Повелитель Норика. Гибель Астура
Шрифт:
Он стоял, опираясь левой дланью на мечис. Подле него находились статный юноша Хлибодар и седоусый суровый Хирдис. Внезапно все трое мужчин повалились перед нищим оборванцем на колени и склонили низко, до самой земли головы.
– Суровый, исповедуй, очисти от греха! – не смея вздымать влитса вверх, смиренно попросил главарь новоиспечённой хансы.
– Ваш идрига*(готск. идрига – раскаяние) похвален, но Северину исповедь не нужна. Мне ведомо то, что здесь произошло, – отвечал всезнающий бидагва, – а грех… Согрешил ты, или же наоборот – свершил благое дело? На чаши весов Господних
Он ткнул хруггой в сторону окоченевшего Хардубы, что возвышался неподалёку с чёрной шевелящейся лентой на шее и озирал мёртвым оком поросшие мрачным лесом горы.
– Вот мы и встретились, благородный грабитель, – словно к живому, обратился к лику*(готск. здесь – мёртвое тело, плоть) хлифтуса Северин, – вижу, по делам твоим тебе воздалось!
– Латены распяли Исуса-Бога на галге, – подал вдруг голос молчаливый Хирдис – откуда Исус, отмучившись, отошёл на небо. С этой же галги путь Хардубы только в одну сторону! В халлу*(готск. халла – ад (сравн. с более поздней «вальхаллой»))!
Старый пастух ткнул мечисом себе под ноги.
– Помолимся! – Божий человек преклонил колени. Его примеру незамедлительно последовали Бервулла, Хлибодар и Хирдис.
Троица обратилась к Богу – следуя своему варварскому обычаю – на родном языке. Поклоны мужчин были искренни и усердны. В отличие от латена, крестившегося на кафолический манер двуперстно, савроматы*(греч. савроматс – ящероглазые; возможно, так называли язвительные черноглазые эллины северян за их цвет глаз, ведь у рептилий радужная оболочка всегда светлого цвета) осеняли себя тремя фиграми*(готск. фигра – палец), сложенными в щепоть.
Однако Божий человек подобной мелочью ничуть не оскорбился. Он, словно не замечая нечестивого арианского обычая, продолжал безмятежно творить молитву. Вскоре уже глаза Северина увлажнились, на губах заиграла блаженная улыбка – слуга Христов полностью отдался общению с Господом, погрузившись в радостный, одному ему ведомый, экстаз.
Четверо мужчин возносили искреннюю молитву Христу, и каждый из них просил у Господа что-то своё. А неподалёку – словно вознёсшийся из мрачных подземелий демон-унхалпа – восседал на своей страшной галге лик грэфа Хардубы.
Северный берег Данувия – исконная территория варваров. Он мрачнее и круче южного, играющего разнотравьем полей, красующегося светлыми косами песчаных отмелей. Угрюмые, заросшие вековым лесом, бергахи*(готск. бергахс – холмы, гористая местность) вздымаются над бьющимися о прибрежные камни волнами. Не облагороженные тяжёлым трудом земледельца, редкие заливные луга испещрены коварными болотными трясинами.
Варвары не строят дорог. Лишь вдоль русла реки проходит некое подобие её – протоптанный многими поколениями воинственных белокожих северян, ганг. Временами сужавшийся до едва заметной тропки – местами же по нему могут пройти, легко разминувшись, всадники встреч друг другу.
Босой путник в нищенских лохмотьях бодро вышагивал этим самым гангом, уверенно петляя между гигантскими валунами, корневищами вывороченных непогодой
Впереди, за видневшимся вдали каменным мостом – руками трудолюбивых латенов, рассёкшим своенравную реку поперёк водного хребта – показались в дрожащем мареве зубчатые бурги Астура.
Там начинался Прибрежный Норик. Узкая полоска земли, прижатая к спине водного титана склонами поросших лесом гор и каменистых круч. Бывшая провинция Империи – ветка, безжалостно оторванная от материнского ствола свирепой бурей. Ветка, ещё не умершая, но и не успевшая пустить корней. Малая частичка некогда великого, Римского мира.
Земля сия за последние полвека успела пройти через многие лишения: она пережила страшный набег вандаланов, склонила выю пред готами Алариха, испытала на себе тяжесть карающей десницы римлянина Аэция и друзей его, гуннов.
Совсем же недавно, всего три года назад, Норику пришлось пропустить сквозь себя бесчисленные рати Аттилы, торопящегося на запад. Великий Гунн спешил в Галлию, дабы сразиться там, на Каталаунских полях, с бывшим своим товарищем Аэцием.
Через некоторое время его изрядно потрёпанное, но всё ещё великое числом, войско возвращалось этой же дорогой обратно. Всё, до чего могла дотянуться рука голодного и озлобленного гунна на марше – было съедено, вытоптано, уничтожено. Лишь вследствие крайней спешки, гуннскому войску не удалось полностью разорить Норик, изрядно всё же им опустошённый.
Теперь Гунн отошёл в мир иной, а многочисленные отпрыски его грызутся за наследство с бывшими соратниками. Но, можно дать голову на отсечение – рано или поздно, варвары снова заявятся в Норик.
Их мир, ежегодно изрыгающий из своей мрачной утробы многие тысячи голодных, не боящихся крови сынов, методично отхватывет кусок за куском от римского тела, ненасытностью своей когда-то поглотившего даже гигантскую средиземную лужу. Тела, уже теряющего силу, однако ещё живого и жирного.
Паннонский лимес недавно рухнул – вездесущие гунны постарались и тут. Укреплённая линия бургусов, каструмов и кастелло, растянутая от Виндобаны до далёкого Сингидума*(Сингидум – Белград) на три сотни миллепассус, перестала существовать. Пограничные провинции погрузились в хаос и безначалие.
После этого события в обоих Нориках – Прибрежном и Внутреннем – а так же в соседней Реции, власть императора тихо и как-то незаметно умерла. Высшие сановники покинули эти, ставшие неспокойными земли. Отступая перед грядущим нашествием варваров, они ушли в Италию – прихватив, для своей пущей безопасности, бОльшую часть городских гарнизонов.
Власть сосредоточилась в руках местных городских советов – декурионов. Всякое их сношение с центром было прервано варварами, которые, захватив и обжив верхние долины Альп, образовали собой некую цепь, отсекшую данувийские провинции от Италии. Из центра более не поступало ни приказов, ни требований.