Повелитель света
Шрифт:
Она не сдвинулась с места – стояла словно каменная.
– Как ты бледна! Но не бойся…
И только тут я заметил, что она во власти безумного страха, что ее искаженное ужасом лицо с перепуганными глазами и обескровленными губами подает мне знак замолчать, указывая на неизбежность ужасной опасности, совсем близкой, столь близкой, что она не может предупредить меня жестом или словом без того, чтобы находящийся настороже враг не отомстил ей.
А между тем ничего не происходило. Я окинул взглядом комнату. Все в ней показалось мне загадочным: даже воздух был каким-то враждебным – вредной для дыхания жидкостью, волной,
Убежден, даже сверхъестественное появление Мефистофеля из-под пола нагнало бы на меня меньше страха и ужаса, чем по-буржуазному естественный выход Лерна из шкафа.
– Долго же ты, Николя, – сказал он.
Я был ошеломлен. Эмма рухнула на пол, повалив стоявшие рядом стулья, и с пеной у рта забилась в сильнейшем припадке истерики.
– Jetzt! [18] – вскричал профессор.
В соседней комнате послышались шуршание ткани и шум шагов. Попадали манекены. В следующий миг на меня набросились Вильгельм и Иоганн.
18
Здесь: Давайте! (нем.)
Схвачен. Связан. Погиб.
Безумная боязнь пыток сделала меня трусом.
– Дядюшка, – взмолился я, – убейте меня сразу. Заклинаю вас: не мучайте меня. Что вам стоит пустить пулю из револьвера или дать мне яду? Все, что хотите, милый дядюшка, только не надо мучений!
Ухмылявшийся Лерн приводил в чувство Эмму, хлестая ее по щекам мокрым полотенцем.
Я понимал, что схожу с ума. Как знать, не помутился ли рассудок Макбелла при таких же обстоятельствах и именно в такую минуту?.. Макбелл… Клоц… Кладбище животных… Острая боль, прошедшая от виска к виску, пронзила голову: у меня начались галлюцинации.
Меня понесли вниз; Иоганн держал за голову, Вильгельм за ноги.
А что, если они просто снесут меня в пустое помещение и запрут там на замок? Что за черт, ведь нельзя же прикончить племянника как цыпленка!
Они направились к лаборатории.
Вся моя жизнь, день за днем, пронеслась передо мной в тумане в одно мгновение.
Профессор присоединился к нам. Мы миновали дом, в котором жили немцы, теперь меня несли мимо стены двора. Лерн открыл широкую дверь в левом павильоне, и меня внесли в помещение вроде прачечной, находившееся под залом, в котором стояли аппараты. Эта комната была обнажена, как скелет, и вся, от пола до самого потолка, выложена белыми плитками. Занавес из грубого полотна, подвешенный к железному пруту при помощи колец, разделял это помещение на две равные комнаты. Воздух был пропитан аптечными запахами. В комнате было очень светло. У стены стояла небольшая походная койка. Указав на нее, Лерн сказал мне:
– Ждет тебя давным-давно, Николя.
Затем дядюшка отдал какие-то распоряжения по-немецки. Его помощники развязали и раздели меня. Сопротивляться было бесполезно.
Через несколько минут меня удобно уложили на кровать, натянув одеяло до самого подбородка, и крепко-накрепко привязав ремнями. Иоганн остался сторожить меня, сидя верхом на скамейке,
Так как занавес не доходил до конца стены, то я мог видеть в соседнем помещении такую же широкую двустворчатую дверь, выходящую во двор.
Как раз напротив меня я в просвете увидел своего давнего приятеля – старую сосну…
Моя грусть усилилась. Во рту был мерзкий привкус, точно я предчувствовал свое будущее разложение. Вероятно, совсем скоро начнется отвратительный химический процесс.
Иоганн поигрывал револьвером и каждую минуту прицеливался в меня, приходя в восторг от своей превосходной шутки. Я отвернулся от него к стене и благодаря этому обнаружил на глазури плиток надпись, составленную из бесформенных букв и сделанную – по крайней мере, я так думаю – алмазом кольца:
Good bye for evermore, dear father. Doniphan.
«Прощай навсегда, дорогой отец. Донифан». Бедняга! Его тоже укладывали на эту кровать… И Клоца… А кто докажет, что до меня дядюшка ограничился только этими двумя жертвами? Но в тот миг мне до этого почти не было дела.
Начинало смеркаться.
Над нашими головами кто-то поспешно расхаживал туда и сюда. С наступлением вечера ходьба прекратилась. Потом Карл, вернувшийся из Грей-л’Аббея, сменил Иоганна у моей койки.
Немного погодя Лерн заставил меня принять ванну, а затем выпить какое-то горькое пойло. Я узнал по вкусу сернокислую магнезию. Не оставалось никаких сомнений: меня собирались изрезать; все это были предвестники операции; всякий знает об этом в наш век аппендицита. Это произойдет завтра утром… Что еще они попробуют надо мной проделать, перед тем как убить меня?..
Я наедине с Карлом.
Я почувствовал приступ голода. Где-то неподалеку затихал несчастный птичий двор: шелест соломы, пугливое клохтанье, сдержанный лай. Мычали коровы.
Ночь.
Вошел Лерн. Я был крайне взволнован. Он пощупал мой пульс.
– Спать хочется? – спросил он меня.
– Скотина! – процедил я в ответ.
– Хорошо. Дам тебе успокоительное.
Он подал мне стакан. Я выпил. Пахло хлороформом.
И снова я наедине с Карлом.
Кваканье лягушек. Блеск звезд. Восход луны. Появление ее красноватого диска. Мистическое восхождение светила и смена одного светила другим… Все очарование ночи… В своем отчаянии я воссылал к Небу забытую молитву, мольбу маленького ребенка, обращенную к Тому, Кто был для меня вчера – мифом, а сегодня превратился в абсолютную реальность. Как мог я сомневаться в Его существовании?!..
И луна плыла по небу, точно ореол в поисках чела, которое должна увенчать.
Немало времени прошло до того, как я стал засыпать со слезами на глазах…
Я забылся в бреду. Простое жужжанье сделалось оглушительным. Кто-то ходил по соломе. Этот птичий двор выводил меня из себя… Бык ревел. Мне даже казалось, что он ревет все громче и громче. Разве его загоняли с коровами каждый вечер во двор этой странной фермы?.. Впрочем… Какая возня и сколько шума, мой Бог!..
Вот какие мысли бродили у меня в голове, когда я, бесповоротно осужденный на смерть или обреченный на сумасшествие, под влиянием наркотического питья заснул тяжелым искусственным сном, который продолжался до самого утра.