Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)
Шрифт:
И тут же – к тётушке:
– А ну-ка, Ефросинья Глебовна, графинчик нам, с моей любимой, на чабреце настоянной. Сын приехал! Обедать будем.
И когда все сели за стол, не забыл отец, повелительно усадил по левую руку деда Степана, по правую – Алексея, тётушка и помогавшая ей казачка Дуняша, последняя – сильно смущаясь, сели напротив.
Алексей тут же открыл свою дорожную сумку, и, вынув оттуда объёмистый пакет душистого табаку, протянул отцу:
– А это, дорогой отец, тебе ещё один подарок, от встретившегося
– Не только помню, дорогой сын, жизнью ему обязан.
Глубоко вдохнув душистый аромат, да так, что даже слёзы выступили на глазах, он сказал:
– Спасибо, вот, спасибо, уважил Сидор Кузьмич.
Назвав своего бывшего подчинённого по имени-отчеству, продолжил с высокой гордостью:
– Геройский был человек. Всем в полку его в пример ставил. Вот спасибо, – и он прижал пакет с табаком к сердцу.
Все за столом молчали при этом, а Алексей с немым восторгом смотрел на отца. Дорогого стоил для него, будущего офицера, этот пример душевности и памяти.
Затем Алексей вынул из своей сумки свои скромные подарки – и деду Степану, и тётушке, и казачке Дуняше.
Старому Степану подарил красивую трубку вишнёвого дерева, окованную причудливым бронзовым узором; тётке Ефросинье – красивую шаль, с золотыми кистями; Дуняшке – тёплые варежки и носки.
Отец с восхищением смотрел на сына:
«Молодец, Лёшка, никого не забыл. Ишь, как старый затрясся, даже слёзы безудержно хлынули из глаз, любуется трубкой.
А Ефросинья сразу же накинула на плечи шаль, так ей идущую. Красавица!
А Дуняшка – прижала к сердцу варежки с носками, да и зашмыгала носом.
Молодец! Всем угодил», – удовлетворённо подвёл итог в своих мыслях старый Каледин.
О себе он и не думал при этом. И даже растерялся, когда сын извлёк из дорожной сумы красивую мерлушковую папаху, с красным верхом и серебряной офицерской кокардой.
– А это Вам, дорогой отец.
Алексей всегда при людях называл отца уважительно, на «Вы».
Старый Каледин неслыханно обрадовался подарку сына, и, лихо заломив правый угол папахи – тут же водрузил её себе на красивую седую голову.
– Ну, как вам казак? – повернулся к своим близким людям.
– Ой, Максим Григорьевич, – запричитала Дуняша, – орёл, орёл ты наш. Прямо – писаный красавец!
А Ефросинья, с восхищением посмотрела на старшего Каледина, и чуть сдвинула папаху своей рукой назад, освобождая роскошный, хотя и весь уже в седой изморози, чуб.
– Вот таким я знаю полковника Каледина. Ох, Максим, и красивый же ты был! Помню, Алёшка только родился, а ты с войны пришёл. Не зря тебя так Аглая любила, – и она залилась слезами.
– Не надо, тётушка, прошу Вас, радость ведь у нас большая, все мы – вместе, в кои веки, собрались. Не надо.
Максим Каледин собственноручно налил всем в тяжёлые,
– Дорогие мои! Великий и светлый день сегодня у нас. Приехал сын, единственный, опора и продолжатель дела, которому род Калединых посвятил всю свою жизнь.
Верю и знаю, Алексей, что не посрамишь и ты славы и чести родства своего.
– Я предлагаю тост за Государя нашего-Освободителя,– и он повернулся лицом к огромному портрету царствующего самодержца, – за здоровье августейшей семьи и, в особой мере – за командира моего – Великого князя Николая Александровича, который великую честь семье нашей оказал.
Первым из-за стола после этих слов встал Алексей, за ним – поднялись все, и дружно сдвинув бокалы, выпили до дна.
После непродолжительной паузы отец предложил тост за сына своего, за его успехи в учёбе и службе. Алексей, в ответ, за батюшку своего.
И после того, как все утолили первый голод, началась та беседа, которые Алексей любил с детства.
Говорили обо всём, но в первую очередь – отец настоял, чтобы Алексей повторил свой доклад на военно-научной конференции, рассказал, в деталях, содержание всей беседы с Великим князем.
И когда Алексей, по памяти, стал излагать основные вопросы своего доклада, старый Каледин даже растерялся.
«Да, далеко ушёл сын. Мне и в голову не приходили такие мысли – о каких-то аэропланах в войсках, бронесилах, взаимодействии родов войск…
Всё же – я знал свой полк: «Пики к бою, шашки – вон!» И в атаку. А тут – наука. А как же без неё, иное время, иная армия. И здесь, без науки, никак нельзя».
И он, в восхищении сыном, с чувством, поднял свой бокал и ещё раз провозгласил тост – за продолжателя рода, кровного сына своего Алексея.
Все выпили, и Дуняша подала любимые Алексея пирожки, с сушёными абрикосами, жердёлами, как их называли здесь, множество деревьев этого плода красиво обрамляли усадьбу Каледина.
Долго сидели за столом. Отец, повеселевший от выпитого и великой радости душевной, заметно выправился и уже не чувствовал утреннего недомогания.
– Завтра, сын, в Храм пойдём, все вместе, а затем – мать проведаем.
И с глубокой грустью продолжил:
– Я, сынок, часто у неё бываю. И дни лишь были отпущены быть нам вместе, а помню её, голубку нашу, вроде сегодня просил её руки у родителей. Я тогда подъесаулом был, молодым, по ранению в отпуск прибыл, да и встретил её в Храме. И назавтра, с дедуней Степаном, пошли свататься.
– Истинный крест, – подал голос дед Степан, – так и было.
А отец продолжил:
– Дай Бог тебе, милый сын, душу такую ангельскую встретить. Тогда я буду спокоен, да и внучат, может, успею ещё, понянчить на руках своих.