Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
— Боже мой, что же делать? — в отчаянии прошептала Мария.
— Бежим, монна Мария, — решительно проговорил садовник. — Пока его впустят, пока он расскажет, пока соберутся за нами в погоню, мы будем уже далеко. Бежим!
Миновав церковь, беглецы спустились к набережной и остановились, чтобы перевести дух и решить, что делать дальше. До сих пор все их помыслы были об одном — любой ценой выбраться из дома Альбицци. Никто из них не подумал о том, где же они найдут пристанище, оказавшись на свободе. Ни у Марии, ни у ее служанки не было в городе никого, кому они могли бы довериться,
— Вот так штука! Куда же нам деваться? — растерянно пробормотал садовник. — Не можем же мы всю ночь бродить по улицам. Если нас не задержит ночная стража, то сцапают люди синьора Алессандро, это уж как пить дать.
— Может быть, спрятаться в церкви? — спросила Мария.
Садовник покачал головой.
— В городе неспокойно, — сказал он, — нам не откроют. Лучше уж пойти на кладбище, там нас наверняка искать не станут.
— Господи! — в ужасе прошептала Мария.
— Постойте, я знаю, куда нам идти, — вмешалась Аньола. — К погорельцам, к той женщине, которую спас Ринальдо. Ведь он и ребенка ее вынес.
— Но ребенок умер, — тихо заметила Мария.
— Тут уж Ринальдо не виноват. Он сам обгорел и чуть не погиб. Не может быть, чтобы у этой женщины не осталось к нему хоть на столько благодарности. Ты, монна Мария, назовись сестрой Ринальдо, вы ведь и вправду какие-то родственники, расскажем все начистоту, авось приютят на ночь.
— Где дом, я знаю, — заметил Коппо, — ходил смотреть, здорово ли выгорело.
— Идем, монна Мария, — решительно проговорила Аньола и, не дожидаясь согласия Марии, схватила ее под руку и вместе с ней побежала вслед за садовником, который быстрым шагом шел впереди, указывая дорогу.
Дом уже поправили. О пожаре напоминали только черные разводы сажи под крышей. На стук садовника очень скоро в окне показалась женщина в ночной рубашке. Взглянув вниз, женщина без удивления, почти равнодушно спросила у незваных гостей, кто они и чего им нужно.
— Я воспитанница Алессандро Альбицци, — волнуясь проговорила Мария, — это моя служанка, а этот добрый человек помог нам бежать из дому.
— Бежать из дому? — удивленно переспросила женщина. — Среди ночи?
— Мой опекун или воспитатель, одним словом — синьор Алессандро, решил выдать меня замуж, — торопливо начала объяснять Мария. — А я скорее в Арно брошусь, чем выйду за Беккануджи. И мы убежали…
Женщина недоверчиво покачала головой…
— Вы богатые люди, — сказала она, — а мы нищие чомпи. Вы и за людей-то нас не считаете. Почему бы вам не пойти к своим, к синьорам? Разве мы чета вам?
— Никого у меня нет, — со слезами в голосе воскликнула Мария, — никого на всем свете! А о вас я знаю от Ринальдо, он мне родственник. Помните юношу? Он ребенка вашего вынес тогда, на пожаре…
В этот момент издали, с набережной, донеслись голоса, гулкие и неправдоподобно громкие среди безмолвия ночных улиц.
— Мадонна! Что это? Слышите? — воскликнула Мария.
— Это за
«Не то что некоторые», — хотела было добавить она, но промолчала. Осторожность и подозрительность женщины, у которой она сама советовала попросить приюта, казались ей чрезмерными, выводили ее из себя.
Прислушавшись, женщина молча отстранилась от окна и закрыла ставни.
— Похоже, не миновать мне Стинке, — тихо пробормотал садовник.
Однако не успел он договорить, как дверь с легким скрипом отворилась, и на пороге показалась женщина, уже успевшая накинуть платье и покрыть голову белым траурным платком.
— Войдите, — сказала она. — Дом Леончино ди Франкино беден, но тут никогда не отказываются приветить ближнего.
Вокруг была кромешная тьма. Пока женщина запирала двери и от уголька в очаге зажигала масляную плошку, наши беглецы стояли там, где их оставила хозяйка, не зная, куда идти. Наконец фитилек разгорелся, и Мария смогла разглядеть свою спасительницу. Это была еще совсем молодая женщина, отмеченная той своеобразной суровой красотой, какая отличала женщин Тосканы конца прошлого века, запечатленных на фресках художников. Ее бледное лицо с тонкими, немного резкими чертами показалось Марии удивительно знакомым, хотя она была убеждена, что видит его впервые в жизни. Только гораздо позднее она вспомнила, где видела это прекрасное лицо, будто озаренное изнутри непроходящей скорбью: на фреске Джотто «Смерть святого Франциска» в церкви Санта Кроче.
— Садитесь, — сказала женщина, обращаясь к Аньоле и Коппо и указывая на скамью у стены. — Садись, девочка, — продолжала она, усаживая Марию на табурет у стола. — Расстегни плащ. Если хочется тебе облегчить душу расскажи о своей беде, а не хочется — не рассказывай. Об одном прошу тебя: не говори мне «вы» как синьоре. Зови меня просто Фьора, и все.
В этот момент голоса на улице, до того еле слышные, стали вдруг отчетливыми и близкими.
— К нам в переулок свернули, — сказала Фьора. — Не загасить ли свет? Не дай бог, увидят.
Она дунула на фитилек, и комната погрузилась во тьму.
— Ишь рыскают, волки окаянные, — тихо пробормотала Аньола. — И все из-за этого негодяя. Так бы нас до утра не хватились.
— О ком ты говоришь, девушка? — раздался в темноте голос Фьоры.
— О ком, об этом оборванце, — ответила служанка, — о Микеле. Небось впереди всех бежит, выслуживается…
Слова служанки, по-видимому, очень взволновали хозяйку дома.
— Каков он собой, этот Микеле, и как он оказался у вас в доме? — быстро спросила она.
— Какой? — ответила Аньола. — Да статный такой, красивый, глазищи большие, и волосы вьются. А попал он к нам в дом по милости своей матушки, арестантской прачки.
— Боже мой милостивый! — пробормотала Фьора.
В эту минуту голоса раздались совсем рядом, и кто-то громко постучал в дверь.
— Сидите тихо, — шепнула Фьора и, бесшумно встав с табурета, стала осторожно подниматься по скрипучим ступенькам на второй этаж.
Скоро беглецы услышали, как она отворяет ставни, и услышали ее голос.