Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 1
Шрифт:
23 октября 1922. Понедельник
Написала Тане письмо, расстроилась и решила, что самое лучшее теперь лечь спать.
24 октября 1922. Вторник
Читала сейчас Кнута Гамсуна. Хорошо пишет. Может быть, это мне кажется потому, что в нем все-таки есть что-то новое, незатронутое, по крайней мере, мной.
25 октября 1922. Среда
День прошел в тяжелой физической работе. Устала, но чувствую какое-то необъяснимое блаженство и удовлетворение. Горько только то, что обычно я чувствую такое удовлетворение именно после физической работы, а не умственной. Жаль, что из меня, скорее, выйдет прачка, а не ученый!
26
Нервничаю. Поднят вопрос, что надо мне поступить в колледж. Я ничего против не имею, смущает меня только то, что опять я для языка оставляю все — и занятия, и книги, и все. Папа-Коля говорит, что это ничего не значит. Ну, что будет. Сейчас напрасно еще об этом думать.
27 октября 1922. Пятница
Сегодня Папа-Коля заходил в колледж, но только ничего не мог сказать. В понедельник пойду с ним: начальнице надо меня видеть. Сегодня мне уже очень хочется поступить. Я думала об этом весь день. Хорошо, если бы только приняли в старший класс.
29 октября 1922. Воскресенье
Вчера не писала — устала, мы далеко ходили гулять, а на обратном пути под Сфаятом кадеты перехватили меня — играть! Сегодня в церкви о. Георгий говорил проповедь на ту тему, что церковь аполитична и всегда молится за всякую, самую даже безбожную власть. «Но, — добавляет, — конечно, в глубине души каждого верующего христианина всегда желательна власть монархическая. Всякие президенты только стремятся отдалить церковь от государства, только царь стоит близко к церкви, ибо он помазанник Божий и т. д. Конечно, церковь молится за всякую власть, но в глубине души она всегда молится за царя». Вот иезуит!
30 октября 1922. Понедельник
Выжидательное настроение. Если завтра Александра Михайловна идет в город, то моя судьба решится, если нет — опять оттяжка! А это так скверно! Терпеть не могу неопределенности!
Ничего я не могу писать сейчас, не могу! Или я совсем больна, или с ума схожу!
5 ноября 1922. Воскресенье
Больна была — не писала. Потом — захандрила. Вспомню ли в будущем, что значила моя хандра в 16 лет? Как-то безнадежно все. Начался дождь, холода, опять на полу лужи, а стена и занавеска на окне — мокрые. И это только начало, день впереди. Опять у меня насморк, от чиханья содрало горло, и едва ли все это скоро кончится. С колледжем дело, по-видимому, не выгорит: учебники не по-нашему карману. Все по-старому, и не видно этому конца.
7 ноября 1922. Вторник
Сама не знаю, что мне надо. Вот поправлюсь, т. е. почувствую в себе силы, хотя б физические, и примусь за себя. Составлю себе точное расписание и буду тщательно придерживаться его. Ведь могла же я заставить себя писать дневник каждый день. Хоть и по одному слову, но не в этом дело. Дело в том, что это уже вошло у меня в привычку, так же надо привыкнуть и к занятиям, и к труду, а главное, к регулярности.
8 ноября 1922. Среда
Опять началось дело с колледжем. В пятницу Ольга Антоновна идет в город, я с ней пойду и зайду туда. Возможно, значит, что все мои планы опять рухнут. Но чтобы ни было, до пятницы я ничего не могу предпринимать, прямо руки отваливаются. Не знаю, что и думать. Одно знаю, что все плохо. Ну, пусть будет, что будет!
9 ноября 1922. Четверг
Сегодня решили, что мне не стоит поступать в колледж, а надо к весне заканчивать среднее образование, сдавать при Корпусе экзамен и… куда-нибудь — в Прагу, в Лион, в Париж. Завтра 25 окончивших гардов 2-й и 3-й роты уезжают в Сорбонну, где будут учиться на хороших условиях.
11 ноября 1922. Суббота
Завтра Мамочкины именины. Сегодня мы с Папой-Колей ходили в город покупать всяких снадобий. Хотелось бы сделать что-нибудь приятное, да нечего.
Сегодня вторая годовщина дня объявления эвакуации Крыма. Грустные дни.
12 ноября 1922. Воскресенье
Завтра переезжаем в другую кабинку.
14 ноября 1922. Вторник
Вот мы и на «новой квартире», только совсем не там, где думали: вчера, когда мы уже начали перетаскиваться, в маленькую комнатку канцелярии, является адмирал с Завалишиным; посмотрел, поговорил и решил перевести мастерскую в бывшую комнату Насоновых, а в мастерскую — нас. Об этой-то комнате мы давно хлопотали: она чуть ли не вдвое больше той. В ней есть большое окно, потом она выходит дверью на восток, так что не будут заливать зимние дожди и т. д. Теперь у нас стоит два стола: один столовый, а другой исключительно письменный; над ним висит полка с книгами, календарь, линейка; одним словом, полная иллюзия «кабинета». Можно будет спокойно заниматься. Это наша первая квартира в Сфаяте: по приезде нас сюда поселили вместе с Бураничами. Наверно, будет и последней.
15 ноября 1922. Среда
К сожалению, опять стала замечать в себе стремление к лени.
17 ноября 1922. Пятница
Забот выше головы: в воскресенье — 6-ое. [251] К параду надо кончать брюки, форменки, петель — пропасть. Сегодня пришлось на камбузе гусей и уток щипать — каторжная работа! Главное, что они еще шевелятся под рукой, лапами машут, извиваются. Как я только увидела это — удрала домой. Потом поборола себя, пошла. Противно, но ничего. Только потом, когда вспомнишь эти окровавленные шеи и трепещущие тела среди груды перьев и пуха, запах крови и циничную хладнокровность Ваньки Махина — то сразу делается как-то тошно.
251
Парад по случаю дня основания Морского корпуса был приурочен ко дню Святителя Павла Исповедника (6 ноября по ст. ст.).
19 (6) ноября 1922. Воскресенье
<День памяти Святителя Павла Исповедника. Запись отсутствует. — И. Н.>
24 ноября 1922. Пятница
«Семь бед — один ответ», — говорит милая русская пословица. Валяй, Ирина, греши уж всю неделю, один раз каяться!
26 ноября 1922. Воскресенье
Вечером ходила гулять с Крюковским. Он часто бывает у меня в последнее время. Читал мои стихи, приносил свои (ну, это не опасный соперник). Знакомит меня с товарищами, гуляем по вечерам, и я ничего не имею против.
У меня теперь довольно неприятное тяжелое настроение. Ничем не могу себя удовлетворить. Пришла к убеждению, что у меня адское честолюбие. Я не выношу соперников и прилагаю все усилия к тому, чтобы по возможности убрать их. И смешно, что на пути мне стоят такие лица — Наташа или Ирина Насонова. Меня раздражает, что о них столько говорят, восторгаются, я готова их ненавидеть, хотя искренно люблю и ту, и другую. Главное — Наташа. Она всюду стоит мне на дороге. Правда, можно было бы и пренебречь мнением Сфаята, но я во многом соглашаюсь с этим мнением. Что я могу поставить ей в противовес? Стихи. Только. Ведь все мои усиленные занятия, серьезность, положительность — в этом больше фразерства, чем истины. Теперь у меня впереди много работы, которая может поднять мою репутацию: адмирал разрешил мне весной держать экзамены при Корпусе за гимназический курс. Вот это был бы номер! Тогда бы уж никакая Наташа до меня не дотянулась. Нужно только заниматься по-настоящему, без громких фраз. Пожалуй, что тут мной менее всего руководит желание поразить, огорошить всех, доказать силу воли; доказать, что я могу сделать то, что никто здесь не сделал; пресечь на корню все мелкие подозрения и недоверие по моему адресу. Да, я стала честолюбива. Чувство должно быть сильным, и потому я могу уважать его. Вот это-то уязвленное чувство и приносит мне такую острую боль.