Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
26 марта 1929. Вторник. 9 ч<асов>
Вечером был бунт диабетиков. Во-первых, не дали хлеба (и накануне — в уменьшенном виде), не привезли. Во-вторых, сыр дали Cantal, довольно острый, и все начали ворчать, что на «языке щиплет», и демонстративно оставляли его. Одна я не поддержала всех, заявив, что мне нравится и что канталь куда лучше, чем камамбер. Они поскандалили, однако другого сыра не получили, и, в результате, у меня оказалось три порции. К вечеру привезли и хлеб, и некоторым по ошибке дали два раза, в результате чего я получила два лишних куска. После обеда, когда у меня началось сердцебиение, соседки решили, что это реакция, и дали мне молока. Л вечером, как обычно, кофе. А сахару нет.
Юрий вчера не приходил — у него много работы. Не знаю, увижу ли я его сегодня. Если и зайдет опять, то на какие-нибудь 20 минут. Зато Мамочка пришла вчера раньше, до 7-ми часов, а сегодня придет еще раньше, теперь будет уходить с работы в 6.
Что же еще? Еще на пол сантиметра убавили прививку. Сегодня, наверное, будет
27 марта 1929. Среда. 9 ч<асов> 15 <минут>
Вчера Юрий пришел на полчаса. Очень мало для меня — так его видеть. Спросила о Сборнике, сегодня сдает в печать, скоро обещал принести корректурные листы. Меня это даже заинтересовало. Прокорректируем. И посмотрим, что из этого получится.
Вчера утром увели m<ada>me Durat в хирургическую вскрывать нарыв, да так там и оставили. Сегодня утром должны привезти. M<ada>me Beau после долгих комедий с интерном все-таки получила его подпись и вчера ушла. Я думаю, что меня переведут теперь на № 2, так всегда полагается, что переводят вперед последнюю диабетичку, а Франсей распорядилась сохранить это место для m<ada>me Durat. Теперь на № 4 — дыра и боюсь, что меня туда перетащат. Мне это нисколько не улыбается, так как над № 4 нет лампы и, значит, читать по вечерам почти невозможно. Да и Бог знает, кого положат на мое место, а там, на № 2, хоть соседи хороши. И потом, в конце концов, все равно, с кем буду, так как из всех теперешних диабетиков мы с m<ada>me Deverneuilly дольше всех лежать будем. А перетаскиваться потихоньку с № 5 на № 2 мне не улыбается. Поэтому я обиделась и остаток дня провела в очень скверном настроении.
А вечером, перед приходом Мамочки, на № 6 привезли совсем безнадежную старуху. Я думала, она и ночь не проживет. Прожила, но все равно скоро умрет. Это еще больше интерна портит мне настроение.
Мадам Дюра привезли вечером с колоссальным количеством ацетонов (++++). Я такой реакции еще не видела. Глубокая рана — приходили делать перевязку.
На № 4 положили хорошую соседку — молодая, только ноги больные. Ухаживаю за ней.
Что-то случилось со стилом — паршиво пишет, и это меня раздражает.
Юрий вчера был ненадолго. Хочет поговорить с хозяином, чтоб узаконить свои опаздывания. Тогда будет приходить чаще и подольше. Вчера было четыре недели, как я лежу в госпитале. Осталось еще 6. Иногда начинаю ужасно бояться родов.
31 марта 1929. Воскресенье. 9 ч<асов>
Дела как будто ничего. Вспрыскивание все уменьшают, кофе и молоко пью по вечерам и в полдень, а сахару нет. Вчера Франсей проходила. Посмотрела на мою доску:
— 4 сантиметра, и нет сахару! — и так как-то хорошо улыбнулась. А ацетоны мои беспокоят только одних мальчишек-студентов. Один из них вчера долго смотрел на доску, долго размышлял и, наконец, сурово спросил:
— Почему у вас ацетоны?
— Потому что я беременна.
А!.. И, не сказав ни слова, отошел.
Вчера в первый раз ходила гулять. Минут 40 ходила по солнечной стороне. Было почти жарко. Немножко устала. А мысли были хорошие.
Юрий вчера не приходил. Была днем Мамочка. В пятницу вечером она принесла маленького бархатного кролика из своей мастерской для маленькой дочки моей соседки Helene. Та была в полном восторге. Хочу просить Мамочку и мне купить какую-нибудь зверушку — ужасно люблю игрушки.
Вчера получила открытку от Ляли — большое событие для меня. Уже вышла замуж. Была страшно занята. Вчера вечером писала ей большое письмо.
1 апреля 1929. Понедельник. 9 ч<асов> 30 <минут>
Вчера был Юрий. Как грустно, что он так редко приходит, и что мы никак не можем ни о чем поговорить.
Вчера пила много молока и ела орехи, а потом все время трусила. Однако сахару нет. Никогда еще, кажется, я с такой регулярностью не отступала от своего режима, как теперь.
2 апреля 1929. Вторник. 9 ч<асов>
Нет, положительно у меня рука тяжелая: вчера обнаружила сахар у 85-летней бабушки, сегодня- у № 15. Правда, у этой в таком незначительном количестве, что Марсель категорически говорит: «C’est rien» [174] , но все-таки весьма определенный намек на диабет, и толстушку мне жаль.
Вчера к Helene приходила ее маленькая дочка, которую она не видела с Нового года. И после приема она все время плакала.
174
Ничего страшного (фр.).
— Пока не видела, — говорит, — ничего, а теперь больше не могу.
Она уже 4 1/2 месяца лежит и выберется, наверное, не раньше меня. Меня тоже порой начинает охватывать скука, конечно, плачу. Работу получу только завтра, почти закончила одеяльце, нечего делать. Вчера Мамочка пыталась говорить со мной о будущем, но я сказала, что никогда об этом не думала и вообще стараюсь ни о чем не думать, жить совсем без мысли. Это почти удается. Дела идут хорошо. Сегодня ночью опять убавили впрыскивание на 1/2 сантиметра, сахару по-прежнему нет, и даже trace пе <нрзб> [175]
175
Следов (сахара)
5 апреля 1929. Пятница
Сегодня Юрий принес корректурные листы первых стихов, сданных в набор. И признаться, несколько вывел меня из моего госпитального оцепенения. Я оставила листы у себя и даже, по возможности, старалась их прокорректировать. С большим удовлетворением занялась бы этим вполне серьезно, если бы были при мне оригиналы стихов. Во всяком случае, новые, совсем не будничные чувства и настроения при виде этих листов с криво напечатанными стихами. Буду теперь ждать, когда придут мои стихи. Во всяком случае, сейчас я пока что довольна, что Юрий уговорил меня дать в Сборник стихи. Во вторник было три стихотворения в «Новостях» [176] , сегодня получила гонорар из «Перезвонов» [177] и, как всегда, под влиянием напоминающих мелочей я потянулась к литературщине. Захотелось писать, а, главное, печатать. Куда бы еще послать стихи? В Харбин, что ли? Журналишка только уж больно паршивый и занимается предпочтительно перепечатками [178] .
176
Три стихотворения в «Новостях» — ПН, 1929, 2 апреля, № 2932, с. 3.
Стихотворения
I
Я не знаю, кто был застрельщик В этой пьяной, безумной игре? Чей холодный, темный и вещий Силуэт на мутной заре? Кто сказал слова о свободе? Кто сменил свой убогий наряд? Кто зажег в покорном народе Непокорный и жадный взгляд? И кому — в бездне ночи черной — Черным призраком четко предстал Нерушимый, нерукотворный Окровавленный пьедестал.1929
II
Будут ночи, сквозь плотные шторы Бросать матовый свет фонари. Будут ночи, стихи, разговоры, Разговоры со мной до зари. Станет солнце роднее и ближе, Станет жизнь напряженья полна. Над душой — над судьбой — над Парижем — Настоящая будет весна. Будет все прощено и забыто, Даже дни этой цепкой тоски. По исшарканным уличным плитам Веселей застучат каблуки. И в надежде святой и лучистой, Побеждая смертельный испуг, Упадут безнадежные кисти Непривычно заломленных рук.1929
III
Руки крестом на груди. Полузакрыты глаза. Что там еще впереди? Солнце? Безбурность? Гроза? Снится лазоревый сон, Снится, что я не одна. В матовой пене времен — Сон, тишина и весна. Больше не будет утрат, Все для тебя сберегу. Перекривится с утра Тонкая линия губ. Не уходи, подожди. Знаешь, что будет потом? — И неспроста на груди Слабые руки крестом.1928
177
Получила гонорар из «Перезвонов» — В «Перезвонах» (1929, № 42, с. 1343) было напечатано стихотворение И.Кнорринг «Папоротник, тонкие березки…»:
Папоротник, тонкие березки, Тихий свет, вечерний тихий свет. И колес автомобильный след На пустом и мглистом перекрестке. Ни стихов, ни боли, ни мучений. Жизнь таинственно упрощена. За спиной — лесная тишина, Нежные, взволнованные тени. Только позже, на лесной опушке Тихо дрогнула в руке рука, — Я не думала, что жизнь хрупка, Как фарфоровая безделушка.178
Харбин […] Журналишка только уж больно паршивый и занимается предпочтительно перепечатками — Речь идет о литературно-художественном журнале «Рубеж» (1927–1945, редактор М.Рокотов), с парижским корреспондентом которого, В.Н.Унковским, И.Кнорринг была знакома.