Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
Комедия была, когда брали мочу его для анализа. Подставили пробирку и дали (ребенка — И.Н.) мне в кровать.
— Tenez comme cа! [199]
Пролежали мы с ним таким образом с 8 ми часов до 3 х. И — ничего. Вся клиника хохотала и щекотала его, ничего не помогало. И соседка держала его, и Мамочка, и сиделка. Наконец, она взяла его и положила в кроватку развернутого. Через минуту шепот:
— Une goutte… [200]
И еще через минуту:
199
Держите вот так! (фр.)
200
Капля (фр.).
— gayest [201] .
На свободе он сделал все,
Здесь этого случая долго не забудут.
Спит спокойно, кричит мало, и мне даже иногда кажется, не заболел ли он.
29 апреля 1929. Понедельник
Вот и понедельник. Считаюсь «sortante» [202] , хотя совсем не уверена, что завтра буду дома. Во всяком случае, говорю, что ухожу, ибо оставаться здесь мне нет никакой надобности. Как-нибудь должно же это выясниться сегодня.
201
Готово (фр.).
202
Выписывающаяся (фр.).
Здесь все-таки плохо. Насколько хорошо в Service 6, настолько плохо здесь. Ну, это еще понятно и можно перетерпеть. Главное, небрежное отношение. Не говорю уже о том, что не добьешься зачастую стакана воды, забывают давать кормить, как было вчера. Уже принесли мне добавочное молоко, а ребенка не дали.
— Ох!
Иногда забывают переодевать. Надо напоминать. Молоко приносят то слишком горячим, то слишком холодным, а порой так поздно, когда он уже безнадежно спит. Тогда поить его мучаюсь. Приходится трясти и толкать, пока не заревет. Я уже не говорю об отношении к себе, это не так существенно.
Вечер.
Итак, завтра домой. Наверняка. Уже моя карта подписана, одежда принесена, я осмотрена, Игорь тоже. Игоревы манатки тоже принесены, все, кроме одеяльца, в которое его нужно запеленать, и моих туфель. Принесут утром. Боюсь, не вышло бы еще скандала на прощанье из-за одеяльца. Тут всего можно ждать.
У Игоря манаток мало, не знаю, как его и завернуть. Рубашечка с коротенькими рукавами, вязаная кофточка сзади расходится, одеяльце — еще не знаю, какое будет. Надежда Ивановна Капранова прислала косынку (нет, т. е. что-то вроде, можно свернуть). Чепчика нет, придется обмотать голову платочком, даже тряпочкой кисейной просто; вязаный чепчик тоненький и некрасивый, заверну как-нибудь в американское одеяло [203] . И все это рядом с шелками и лентами моей соседки. Зависть? Да, конечно, зависть и при том очень эгоистическая. Ведь маленькому всей этой простыни не нужно, было бы тепло. А неприятно это мне, и, м<ожет> б<ыть>, даже чуточку неловко сиделок, с какими улыбочками они будут завертывать в это одеяло моего Игоря.
203
Заверну как-нибудь в американское одеяло — Речь идет о вещевой помощи русским эмигрантам от ARC.
Еще один вопрос мне неприятен: чаевые. Во-первых, нет у меня ничего, только две бумажки, так что всем, кому надо, дать не смогу; во-вторых, просто не знаю, как это делается.
В Service 6 дело обстоит так: вчера Юрий говорил с Francey, та призналась, что обо мне немножко забыли. Все «cа va bien» [204] , вот и забыли, что надо и режим изменить, и прививку сбавить, и уходить мне отсюда надо. Говорит, что, конечно, с маленьким мне лежать нельзя. Так что, уж если уходить, так уходить домой. Какая-то нерешительность и неопределенность. Завтра, после всех формальностей выхода, пойду туда. Договариваться. Но только в такси вздохну облегченно. Два месяца!
204
Все хорошо (фр.).
От волнения у меня вчера даже поднялась температура 37,9. Я, не будь дура, стряхнула до 37,5. Это уже нормально. Нет, дудки, все равно — завтра ухожу.
Одно только мне во мне не нравится, на что никто не обратил внимания: у меня до сих нор, когда я в уборной, болит то место, где были швы.
7 мая 1929. Вторник
Дома.
Вот уже неделю — дома. И — что же?
С Юрием живем, как кошка с собакой. Ругаемся непрерывно. Первое, что меня неприятно поразило дома, — это глупая вражда его с Мамочкой. Они никогда ни в чем не могут согласиться и всегда противоречат. Сначала я заступалась за Юрия, потом махнула на него рукой и ругалась с ним из-за Мамочки. Он оказался пренесносным отцом. То, что трогало и радовало меня в госпитале, — здесь перешло всякие границы. Он никому не доверяет, все говорит, что все не так делается, что Игорь болен, что о нем мало заботятся. Если и не этими словами, так вроде. И кашляет он, и чихает, и пятнышко на нем, и почему его не
Игоря с каждым днем люблю все больше и больше. Могла бы часами смотреть на него. Когда кормлю, то он, с жадностью тряся во все стороны головенкой, хватает грудь и начинает чавкать — я чувствую себя самым счастливым человеком. Уже сколько дней он хворает желудком, плохо ходит, кричит так отчаянно, как только дети могут кричать, разъело заднюжку, мучается, бедный. И я чувствую себя такой беспомощной, особенно, когда нет Мамочки и есть Юрий, который только подбавляет масла в огонь.
Иногда мне бывает его мучительно жалко. Но — и только. Все, что я думала в госпитале, все мои трогательные письма, в которых было много вложено и которые оставались без ответа, — все это напрасно, напрасно и тысячу раз напрасно!
14 мая 1929. Вторник
Юрия опять нашла — близкого, необходимого, родного. Живем дружно. Игорь кричит по ночам. Так жалко, что силы нет. Возьмешь на руки — вцепится губами в руку и сосет, и уже не кричит в это время, а лежит такой тихий, покорный и жалобный. Это уже совсем невыносимо, тогда я чувствую, что начинаю реветь сама. Сегодня была у д<окто>ра Власенко. Она нашла, что все хорошо, что пупочек нормальный, бояться нечего, а срыгивание у него нервное. Сказала, что надо его купать, гулять с ним и даже держать окно открытым. Расписала, как его кормить, между прочим, давать фруктовый суп. Будем воспитывать его по последнему слову науки.
Получает массу подарков [205] . Всего ему не только не переносить, но, вероятно, и не переодеть. Хорошо прибывает в весе. Налаживается желудок. Эту ночь хорошо спал, а сейчас не спит и молчит. Глазенки раскрыты, руками размахивает, такой хорошенький! Скоро привезут коляску, будем ходить в Люксембург. Как я люблю моего Капельку! Даже когда он ночью так мучительно кричит, а взглянешь на него и подумаешь: «И откуда тебе такое счастье?»
Вышел сборник Союза [206] . Издан плохо и много опечаток, только мои стихи, слава Богу, чистые. Все-таки довольно приятно.
205
Получает массу подарков — «Подарки» поступали как от частных лиц, так и от благотворительных учреждений. Игорь Софиев писал: «Первые 2–3 года я провел в кроватке, в которой до меня произрастал наследник русского престола Владимир Кириллович. Это была довольно просторная кроватка-манеж с бронзовыми боковинами, с блестящими набалдашниками…» («Тебе»: Жизнеописание и творчество И.Ю.Софиева, с. 121).
206
Вышел сборник Союза — В первый сборник Союза («Сборник стихов. Париж. 1929. Выпуск 1. Союз молодых поэтов и писателей в Париже») были включены стихи В.Андреева, В.Гансон, А.Гингера, В.Дряхлова, Е.Калабиной, И.Кнорринг, Д.Кобякова, В.Мамченко, Ю.Мандельштама, Б.Очередина, Б.Поплавского, А.Присмановой, В.Смоленского, Ю.Софиева и Н.Станюковича. И.Кнорринг представлена стихами: «Все, что кануло в прошлом году…», «Я брошу всё: стихи, слова и строки…», «Я не знаю, что я люблю…», «И разве жизнь моя еще жива?..» и «Я плачу над пестрою маской…»
Получила сегодня письмо от Наташи Пашковской.
23 мая 1929. Четверг
С Игрушкой что-то неладное [207] : за два дня, со вторника, сбавил 200 гр. Желудок работает прекрасно, сам такой чистенький, красноты больше нигде нет, так хорошо прибывал все время — и вдруг! Боюсь, что он голоден. У меня совсем мало стало молока. Сегодня в 7 <часов> я уж не знаю, сколько капель он мог высосать, и до 10-ти кричал. Мамочка даже на службу не пошла, ждала меня. Все страшно нервничали — Папа-Коля, открывая бутылку Cau de Vais [208] , поранил себе руку. Мамочка все торопила меня с кормежкой, словно попрекала, что я не дала ему есть.
207
С Игрушкой что-то неладное — Игрушка, Капелька — прозвища маленького Игоря Софиева.
208
Название детского питания (фр.).