Повесть, которая сама себя описывает

Ильенков Андрей Игоревич

— Как же мало? — искренне удивился Олег, привычно проигнорировав инсинуацию. (А Кирюша пока помалкивает, он, как обычно, листает какую-то книжечку и усмехается в усы.) — В прошлый раз было не мало.

— В прошлый раз! Тогда мы ее высмоктали без закуски и спать легли. А тут гулять будем! И вообще, на свежем воздухе пьется больше.

Олег возразил на это, что в прошлый раз хотя и действительно без закуски, но перед этим плотно поужинали.

Они действительно тогда плотно поужинали и пошли в комнату Олега. Там завели приличествующую случаю светскую беседу, которая затянулась далеко за полночь. В полном соответствии со светскостью беседы, Кирюша в ту ночь поведал товарищам о своих литературных мечтаниях. Оказывается, он уже давно мечтает написать одну. Повесть. Или даже пьесу. Под названием

«Рвы». Смысл ее должен был быть примерно следующим. Три товарища — вот типа как они — отправляются в поход. В лес, с палаткой. Пункт назначения — маленькая станция. Под названием Рвы. Или лучше — Гнилые Рвы, так более зловеще. Там они, значит, высаживаются и идут в лес. В лесу ставят палатку, разводят костер, стряпают провизию, все дела. Один, предположим, берет гитару и начинает петь. Какую-нибудь фигню, неважно. И вдруг появляется девушка. Она пришла из лесу на свет и звук. Вся в слезах, и в губной помаде перепачканное лицо.

— Тема! — воскликнул Стива. — А дальше?

— Вот дальше-то я пока не придумал, — вздохнул Кирюша. — Но только я точно придумал, что название у станции такое, потому что там реально есть какие-то Гнилые Рвы. Ну типа болота, может быть. И там-то все и происходит.

— Что происходит-то? — не понял Олег.

— Вот говорю же — не придумал еще.

— Ну ты думай давай, урод! Живей думай! Начало интересное.

Именно так пристойная беседа затянулась далеко за полночь. Далеко за полночью, когда родители должны были уже спать в своих неспокойных постелях, наконец досталась чекушка, сигареты, и тут началось настоящее веселье.

Это типа они вдруг решили заночевать у Олега. Год назад. Чтобы с утра удобнее вместе пойти на демонстрацию трудящимся своего молодчества. Родители, конечно, не от большого ума это действо разрешили. И вот началось…

Особенную пикантность действу придавало то, что комната Олега не закрывалась на какой-нибудь там замок, а родители его и в страшном сне не могли увидеть, что друзья их примерного сына могут пить водку или (а то и «и») курить табак, не говоря уже о самом сыне. Кайф состоял в том, чтобы под угрозой вторжения выпить водку, да еще так покурить в открытое окно, чтобы в комнате не осталось, не дай бог, табачного запаха. И они действительно изрядно окосели. Возможно, более опьяняясь азартом опасности, нежели самим продуктом. И они успешно курили в окно. А Стива неожиданно стянул трусы, высунул зад в окно и, к вящему шоку остальных, справил большую нужду прямо с высоты шестого этажа. Это смотрелось (не только для них, ведь присутствовало в комнате некое незримое мальчикам недреманное око) ужасно, а ведь мог еще и выпасть на хрен.

Вот так безобразно было в так называемый прошлый раз. И это с одной чекушки.

Тут и Кирюша наконец рот раскрыл:

— А с мороза? С мороза — хорошо. А после баньки?! Ох, здорово! Но пузырь водки — это что-то не по-комсомольски. Давайте пару фугасов сухаря — и будет славно.

Такие слова возмутили даже Олега: а сухарь, значит, по-комсомольски?! Самое декадентское пойло! А Стива и вовсе стал с саркастическим жаром говорить что-то про ослиную мочу и даже исполнил куплет одному ему известного рок-ансамбля. Что-то, помнится, такое: «Я теперь в стыде сгораю, пить я больше не желаю гадкую ослиную мочу».

Разговор незаметно перешел на отечественную алкогольную продукцию вообще. Много добрых слов было сказано в адрес партии и правительства — за чудесную «андроповку» по четыре семьдесят — в то время как весь советский народ, тихо скрежеща зубами, уже смирился с тем, что за пузырь приходится отдавать пять (а то и шесть) двадцать (а то и тридцать). Хотя он, народ-от, внешне и хорохорился, и даже сложил угрожающую прибаутку по поводу цены на водку: «Если будет больше — сделаем, как в Польше», но в душе уже, безусловно, смирился. А тут, конечно, четыре семьдесят, большое человеческое спасибо. После этого Стива завел волынку за алкогольную продукцию уже заграничную, но тут полноценных собеседников у него не оказалось, не считая, естественно, Кирюши, но Кирюша слушал вполуха, а вполглаза перелистывал опять книжечку, так что не оказалось. Стива, как всегда, стал рассуждать, как у нас плохо и как хорошо на Западе. Что у них там молочные

реки с кисельными берегами, а у нас тут одна мелководная и вонючая Исеть.

— А вот не надо! — возмутился Олег.

— А что, глубоководная и благоухающая?!

— А то, что не одна! А куда ты девал Ольховку, Исток и Патрушиху?

Но полноценных собеседников на тему географии родного города у Олега не нашлось, и Стива продолжил свою бодягу. Что там простой рабочий зарабатывает какие-то невероятные суммы. Даже с учетом курса рубля к доллару. Что, например, квалифицированный строитель зарабатывает до двадцати тысяч долларов в месяц, что по курсу составляет ни много ни мало, а четырнадцать тысяч рублей! И что в свете этих невероятных сумм его — как Стиву, так и американского квалифицированного строителя — совсем не пугает платное здравоохранение и образование, которые притом тоже бывают бесплатными. И что даже пособия по безработице на Западе нередко выше наших зарплат. И что они составляют восемьдесят процентов от зарплаты. То есть, проще говоря, будь у нас, как в Америке, советский человек мог бы ни хрена не работать и получать одиннадцать тысяч двести рублей в месяц! А советский человек работает — и получает только двести! А некоторые и семьдесят. Как же это назвать, если не коммунистическим рабством?! И уже не говоря о том, что на Западе у всех есть личные автомобили, что там даже бездомные носят фирменные американские джинсы «Lee» и хлещут настоящее баночное пиво «Будвайзер»!

На этом месте патриотически настроенная часть компании возмутилась и в один голос, хотя и в два горла, заорала: «Да ты гонишь!» В том смысле, что ты ври, да не завирайся. Потому что поверить в высокие зарплаты и личные автомобили еще можно. Труднее поверить в фирменные джинсы на бездомных, но тоже еще можно: в конце концов, есть же такие джинсы у некоторых, даже у многих свердловских школьников. Но насчет пива чувака явно заносит, или, сказать интеллигентно, он несколько преувеличивает.

Потому что баночное пиво… То есть не такое баночное, как у нас, в стеклянной трехлитровой (вариант — пятилитровой) банке, а другое. Короче, на Западе продают пиво в герметических металлических банках. Какого у нас никто и не видывал. У нас пьют пиво разливное. А если повезет купить, то бутылочное. А самые крутые — партийно-хозяйственная верхушка или у кого блат, короче, всякие уроды типа Стивиных и Кириных родичей, — те пьют пиво бутылочное чешское «Пльзеньское». И поэтому если на Западе бездомные пьют настоящее баночное пиво, то нам пора уже реставрировать капитализм, хотя, скорее всего, чувак несколько преувеличил.

Затем заметили, что отвлеклись, глянули на часы и стали рядиться, где и когда встречаться, потом Кирюша со Стивой пошли домой. А потом, конечно, вспомнили, что с продуктом так и не определились. Но вспомнили уже все поодиночке. Пришлось каждому действовать на свой страх и риск.

Олег подумал, что чекушки, пожалуй, впрямь маловато будет. Как, впрочем, и пузыря. Надо взять бутылку водки и бутылку вина. Мы с Кирюшей выпьем по паре рюмок, а потом будем вино, а алкаш Стива пускай всю оставшуюся водяру хлещет.

Оставалось купить. Дождавшись ухода родителей, Олег положил в карман паспорт и надвинул шапку на уши: чтобы его не узнали. Кто-нибудь из соседей, случайно оказавшийся в винном отделе. И пошел в лавку.

Дом его, как это нередко бывает в горнозаводской столице, стоял на склоне, который на протяжении длины дома понижался на целый этаж, где и обустроили нулевой этаж с магазином. Олегу предстояло выйти из подъезда, обогнуть дом и войти в магазин, но этот краткий путь стоил юноше около миллиона терзаний.

Увидеть Олега могли при входе в магазин, в самом магазине, а также при попытке покинуть скабрезное заведение. Поэтому, выйдя из подъезда, он не свернул за угол, а пошел прямо. Шел, пока не достиг такой точки, из которой, обернувшись, он получал вид на обе стороны дома — и во двор, и со стороны улицы. Никого из знакомых не было ни там, ни сям. Тогда он присел якобы завязать шнурок и сидел долго, а когда поднялся, сбив таким образом с толку гипотетического случайного свидетеля, который мог бы удивиться, что юноша шел вперед, а потом вдруг повернул назад: уж не в винный ли магазин? — направился обратно к магазину.