Повесть о Болотникове
Шрифт:
Болотников, окруженный толпою своих и рязан, стоял на пригорке.
— Што за люди, — спрашивал он, — Ляпуновы да Сумбулов? Чего добывают? Богатство аль братство? — И косился сторожким взглядом на завесу ближнего шатра.
Он сошел с холма. Стоявший у шатра широкий в плечах, голубоглазый человек смотрел на Болотникова, разведя тонкие дуги бровей и прикрывая мягкую светло-рыжую бороду пухлой рукою.
— Ляпунов будешь? — сказал Болотников, подойдя близко, почти касаясь рыжего плечом.
Они поглядели друг другу в глаза с грубой, простоватой силой, не
— Пошто, — спросил Болотников, — хотите быть с нами?
Прокопий заговорил:
— Шуйский у многих из нас поместья и вотчины поотнимал. Для нас, рязан, на государевой службе мест не стало…
— Стало быть, за Димитрия стоите? — перебил Болотников, и усмешка чуть засветилась в его глазах. — А што, как и он земли отбирать станет?
— И его сведем! — темнея глазами, крикнул Ляпунов.
— А может, и так случится: приберут земли сии вот люди, — указывая на подошедших комаринцев, сказал Болотников.
— Дай бог те здоровья, Иван Исаич! — раздался крик. — Верно молвил! Гни осину за вершину, а вотчинника — за чуб!..
Ляпунов взглянул на молчавшего своего брата и проговорил глухо:
— Спорить с тобой не стану. Речь твоя высока, в иное время сам бы тебя кнутом бил… А нынче иду с тобой заодно, и ты на меня зла не мысли!..
Болотников молчал. Ропот возникал у шатра Ляпуновых.
Белые холодные облака летели над головами.
Обозы, скрипя, уходили из-под Кром.
«…Тое ж осени под Серпухов ходил на воров Михайло Васильевич Скопин-Шуйский, да боярин князь Борис Петрович Татев, да Ортемей Измайлов… и воры все: Ивашко Болотников, да Истомка Пашков, да Юшка Беззубцов с резаны и с коширяны, и с туляны, и со всеми краинными городы с дворяне и с детьми боярскими, и со стрельцы, и с казаки с Коломны, собрався, пошли к Москве.
И по общему греху тогда воры под селом под Заборьем бояр побили и разогнали, что люди были не единомысленны, а воров было без числа…»
Осень была ранняя.
«Воры» шли под бурым пологом отгоревшего леса. Ударили утренники, и уже под колесами стонала хрупкая ледяная кромка, когда они вышли на среднюю Оку.
Под Коломной стояли люди Истомы Пашкова.
Ветер звенел в ушах. Сухое колючее устели-поле зыбилось, кое-где вмерзши в землю.
Пашков, нескладный, большой, с прямыми волосами соломенного цвета, пришел к Болотникову.
— С Москвы посланы ратные, — сказал он, — да к ним в помочь охотники: псари конные, чарошники, трубники. Не побили б нас воеводы, не ведаю, как тя звать…
— Было у меня прозвище, — с усмешкой сказал Болотников, после того — полуимя, а нынче зовусь Иван Исаич. Воры меня так пожаловали. Горазд, вишь, я воровской завод заводить!.. А воевод побьем!
— Того не знаю, — глухо протянул Пашков и ушел к казакам…
Они взяли Коломну. Повернули на Серпухов. К ним отовсюду стекались люди. Первый снег забелял путь, прикрывал обочины, слеживался в логах.
Большой полк Мстиславского был разбит наголову под селом
Болотников выслал людей вперед. «Ступайте, — сказал он, — к Москве для смуты!..» Телеги поставили на полозья, и обозы покатились быстрей. Казаки пели. Слова уносило ветром, песня замирала в унылом сыром раздолье:
Выпадала порошица да на талую землю, По той по порошице ишел тут обозец…Болотников шел к Москве.
Царь был у обедни. Над патриархом, несмотря на зимнюю пору, держали подсолнечник — разъемный круг из китового уса, обтянутый тафтой. Патриарх не мог смотреть на солнце. А оно затопляло собор, жаркую ковровую стлань, дробилось на водосвятной чаше, воздухах [62] и ризах.
62
Воздух — часть церковной утвари, покров.
Служба кончилась. Царь вышел из собора, остановился на паперти и созвал бояр.
— Велите-ка ставить столы да скликать по приказам дьяков.
Поутру болотниковские листы прилипли ко многим воротам. Шуйский решил отыскать «воровскую» руку и устроил смотр.
Дьяки, робея, один за другим подходили к столам, писали, что говорили им, и становились в ряд на ступенях. Шуйский суетился; вытянув шею, бегал от стола к столу и вдруг закричал:
— Твой грех!.. — И ухватил за грудь молодого дьячка. — Посечь ему пальцы обеих рук, чтобы впредь к письму были неспособны!..
Он быстро пошел прочь от собора, удаляясь к теремам. Боярин Колычев догнал его:
— Без вины, государь, дьяка казнишь. Не его рука.
— Знаю, што не его, — не оборачиваясь, сказал царь, — а ты помолчи да ступай за мною!
В брусяных хоромах более не пахло свежей сосной. Воздух был зажитой вовсе. Должно быть, оттого, что жарко натопили печи.
Шуйский подошел к боярину и сказал, склонив голову вбок:
— Под Коромами неладно вышло, да и под Серпуховом тож. Бьют воры моих людей. Эдак скоро они у меня у крыльца станут!
Колычев заговорил. Курчавая, росшая от самых глаз борода разбилась от неровного дыхания в белые хлопья.
— Не злобись на воевод, государь. Не их то вина. Сам же ты молвил про Северскую землю, што воры там — словно сот пчелиный…
Шуйский замотал головой. Боярин, помолчав, заговорил опять:
— В Пермь Великую посылал я по ратный сбор, и тех объездчиков встретили непотребными словами, а людей не дали ни единого стрельца… Град Коломну взяли и разорили… А всей-то крови заводчики — Ивашка Болотников да князь Григорий Шаховской. И Болотников тот идет с людьми к Москве, на воровство да смуту горазд, а лет ему, сказывают, двадцать пятый год, не боле.