Повесть о Болотникове
Шрифт:
— Шаховской, пес! Обманул! Каков то Димитрий?! — закричали «воры». — Одна слава, што печать на Москве скрал!
Они схватили старого князя. Он вырвался и сулил им денег.
— Борода козлу не замена! — сказали они и бросили его в тюрьму…
Листобойные ветры намели рыжие скользкие вороха. Сразу наступила осень. Из ближней деревни в Тулу прибежал холоп.
— Чуваши гнали!.. — кричал он. — Беда, браты!.. Был я сёдни в лесу — крушину ломал. Притомившись, лег, дремлю, слышу — голоса гудут. Гляжу — двое старцев спорят, ну вот биться станут, а молвят
— Привиделось тебе, — сказали «воры».
— Старцы!..
— Надумал, дурень!..
А в полдень в стан к Шуйскому и впрямь пришел ветхий старик.
— Дай мне, государь, людей, — шамкая, сказал он. — Плотину сделаю, потоплю Тулу.
— Ты кто же будешь? — щурясь, спросил царь.
Муромский человек Федор Кровков… Древодел я. Дай мне, государь, людей посошно. [66] Тулу потоплю…
Согнали крестьян, велели им носить в мешках к реке землю и делали запруду. Упа разлилась и вышла в городе из берегов…
66
Пахотная земля и села делились в России XVII века на участки, называемые «сохами»; с «сох» брали и людей на ратную службу.
Утром у мельницы, где река гудела и рассыпалась водяной пылью, собрались люди.
— Вода путь найдет! — говорили купцы. — Ишь лабазы с хлебом все залила!
Шел дождь. С неба свисала серая нитевая морось. По улицам сновали плоты и челноки. Болотников стоял у плотины. Рядом с ним — Фидлер и Юшка Беззубцев. Юшка говорил:
— …А мыслю я, вспомянут ли внуки наши, как мы в Туле в осаде, голодом, сидели?..
— Вспомянут! — тихо ответил Болотников. — Вспомянут, Юшка!..
Тут все увидели: у мельничного колеса встал на колоду никому не ведомый пришлый старик.
— Люди тульские! — сказал он. — Я Упу заговорю. Погодите малость, покуда в воду влезу!
Он разделся и, худой, костлявый, нырнул. Потом вышел из реки весь синий и, стуча зубами, промолвил:
— Было мне много дела! За Шуйского двенадцать тысяч бесов. Шесть тысяч я отогнал, а шесть — за него стоят!..
«Воры» побили его. Народ, подстрекаемый «лучшими» людьми, сбегался к плотине, кричал:
— Иван Исаич! Винись царю!
— Воевод не одолеть!
— С голоду помираем!
— Вижу, што так! — глухо сказал Болотников. — Ну, ступайте к воеводам: коли обещается царь вас отпустить, не чиня никакого зла, — сдадим Тулу…
Развёдрилось. Солнце низко стояло над мокрым полем. От Шуйского пришел ответ:
«Целую на том крест, что мне-де ворам всем дать выход, кто куда захочет, а воеводам их, вору Ивашке и иным, ничего не будет…»
И тульские «лучшие» люди выдали его…
Сырое дикое поле уходило вдаль. Солнце висело в пару. Казалось, над самым солнцем пластался неподвижный коршун.
Болотникова отвезли за реку, в царский стан.
Стрельцы расступились перед
— Спасибо тебе, вор!
— Спасибо, изменник!
— За што? — водя мутными глазами, спросил Болотников.
— За брата моего!
— За зятя!
— За сына!
— Не меня вините. Убиты они за свои грехи.
Удары и брань посыпались на Ивана. Его отволокли к царской веже. Иноземцы стояли у шатра. Среди них были швед Ерлезунда и лекарь Давид Васмер. Шуйский, глядя на Болотникова и зябко потирая руки, сказал:
— Так вот каков ты, вор, што хотел лишить меня царства!
— Не я того хотел — весь народ!
— Воры все! — крикнул Шуйский. — То ведаю. Я их с кореньями велю повывертеть!..
Стало тоскливо. Рванулся, жадно в последний раз обвел глазами Тулу.
Коршун в небе сложил крылья, упал…
Каргун-пуоли — Камень-сторона
И Москва-река мертвых не пронесла.
Илейку-Петра повесили над Даниловым монастырем, за Серпуховскими воротами. Не всех «воров» отпустил Шуйский. Много их было приведено с Поля и «посажено в воду» под кремлевской стеною. Народ говорил, смотря на заградившие течение трупы: «И при царе Иване было такое, што Москва-река мертвых не пронесла».
На Земском приказе у Никольских ворот — на плоской его кровле — лежали тяжелые, похожие на свиней пушки. Поминутно распахивались ворота, десятники и приставы выводили «на правеж» кабацких пьяниц, втаскивали взятых за «смутные речи».
— Где пил вино? — накидывался пристав на хмельного прохожего.
— В кабаке государевом.
— А не в ином ли месте? Гляди, кроме царева кабака, нигде пить не мысли, государевой казне убытку не чини!
Люди шли от реки. Их круто сек дождь. Они говорили с опаской, вглядывались в лица встречных:
— Людей сколь погинуло!
— Да всех не перетопить!
— Не нынче-завтра в иных местах заворуют.
— А Болотникова в Каргополь [67] угнали.
67
Каргополь(по-карельски «Каргун-пуоли») — Страна валунов, Камень-сторона.
— Еще жив ли останется, про то бы узнать!
В брусяных хоромах ранняя серость заволокла зеленые печные изразцы. Боярин Колычев держал перед царем чарку; по ней шли чеканные витые травки.
— Пирог-то слоеватый солон был! — говорил Шуйский. — Дай-ка еще!
Он стоя отпивал квас, и боярин брал чарку из его рук. Лица у них были серые, и по всей палате сеялся зыбкий и серый туск. Один только попугай упорно не мерк в островерхой клетке.
— Ну, боярин, — сказал царь, — призамолкнут ныне людишки — воров побили!