Повесть о чекисте
Шрифт:
— Нуждаюсь в совете...
— Ну-ка, дай портрет! — потребовал бородач.
Рябошапченко протянул ему фотографию. Тот взял, поглядел и, усмехнувшись, сказал:
— Отродясь такого не видывал! Лицо босое! — он вынул из кармана матерчатый кисет, насыпал на портрет самосада, свернул и закурил.
На Рябошапченко пахнуло горьким запахом крепкого табака. Огонек бежал по фотоснимку. Он ждал, что будет дальше.
Сделав затяжку, бородач спросил:
— Как ваша фамилия, имя?..
— Я начальник механического, Иван Рябошапченко...
—
— Нет. До войны был мастером. Петелин заставил, пришлось...
— Та-ак! — многозначительно протянул бородач. — Что же за совет вам нужен?
— Появился на заводе инженер, Николай Гефт, из местных немцев. Подбивает меня против оккупантов, а сам, если посмотреть на него, служит Гитлеру верой и правдой!..
— Та-ак, дальше.
— Думаю, не провокатор ли? Можно ему довериться? Или опасаться? С человеком надо пуд соли съесть, а времени в обрез.
— Та-ак! — снова протянул бородач.
«Немногословный товарищ», — подумал Рябошапченко.
— Меня на складе знают как Туленко Игната Ивановича. Поняли?
— Понял.
— Дня через три зайдите в обед, я вам скажу. Где взяли фото?
— Тут бабка семечками торгует, такой мне счастливый фунтик достался...
— Хороши семечки! — усмехнулся бородач и поднялся со скамьи. — Стало быть, через три дня. Если удастся раньше, приду сам в механический. Ну, бывайте! — бросил он на прощание и быстрым шагом пошел к проходной.
Только в десятом часу вечера Николай попал к Покалюхиной.
Зная его точность, граничащую с педантизмом, Юля беспокоилась, выходила на улицу, пыталась читать, но ничего не лезло в голову.
Увидев Николая Артуровича, от радости она забыла все обидные слова, припасенные для него в ожидании.
Николай выслушал собранную Юлией информацию, передал ей сводку Совинформбюро и собрался домой, на Дерибасовскую. Юля пошла его провожать.
В лицо дул освежающий ветер, насыщенный йодистым запахом моря. Мерцали крупные звезды, и тонкий серп молодой луны подсвечивал серебром темные кроны каштанов.
Они шли в полном молчании, потом, не сговариваясь, остановились возле скамейки и сели.
— Знаешь, Юля, каждый раз, когда кончается день, я мысленно подвожу черту, — сказал Николай. — Это вошло в привычку. Я припоминаю все, что сделано мною за день и что я мог бы сделать, но не сделал, не смог или не успел... И вот тут приходят сомнения... Кажется все мелким, незначительным... Хочется больших свершений, а главное, видеть, осязать их плоды! Я понимаю, что дело, которому мы служим, только тогда хорошо выполнено, когда ты сам остался в тени и никем не замечен...
Послышался топот кованых сапог, это шел патруль. Увидев на скамейке парочку, сержант подмигнул жандарму, бросил пошлую шутку, подошел к ним вплотную и потребовал документы.
Николай не спеша достал удостоверение старшего инженера немецкого военного
У Юли сержант не стал смотреть ее студенческий матрикул, козырнув, он пошел вперед, а за ним жандарм.
— Мне приходится умерять свою жажду действия, переключать ее, сдерживать, вести наблюдение и предусмотрительный расчет... — продолжал он прерванную нить. — На все это должно хватить силы. Вот если бы... Знаешь, Юля, как трудно носить маску... Даже ночью я не имею права снять ее, как снимают на ночь протез, чтобы отдохнула культя. Жить в коллективе и быть окруженным ненавистью. Ловить на себе недобрые взгляды. Слышать сказанное вслед, сквозь зубы, с уничтожающим презрением: «Шку-ра! Немец-кая шку-ра!»
— Тебя кто-то взял за руку и повел по этой дороге? — спросила Юлия.
— Нет, я выбрал дорогу сам... Ты, конечно, права. Я не жалуюсь. Так, минутная слабость. Все мы человеки... Вот поплакался на дружеском плече, и стало легче. — Он поднялся. — Дальше, Юля, не провожай, уже поздно. Постарайся размножить сводку.
Через два дня к концу рабочего дня в конторку зашел Игнат Туленко. Он принес требование механического на резцы, для полного оформления не хватало подписи инженера Гефта.
Рябошапченко послал Лизхен с требованием к Гефту.
Когда они остались одни, бородач сказал:
— Можете Гефта не опасаться. Наш человек. Ясно?
— Ясно. Спасибо вам!
— Не за что. Без дела ко мне не ходите и никому ни слова. Ну, бывайте! — простился он и вышел из конторки.
Вместе с Лизхен в механический пришел и Гефт. Она забрала сумочку и ушла — на работе лишнее время Лизхен не задерживалась.
— Что нового? — спросил Гефт.
— Суматошный день. В двенадцать приезжал баурат, какой-то бешеный, носился по эллингу, пирсу. Так, ни за что, ударил рабочего — подвернулся под руку. Кричал на меня, брызгал слюной. В два часа шеф Купфер, всегда выдержанный, спокойный, а здесь устроил разнос бригаде Ляшенко. Сакотта, Миташерио, я не говорю о Петелине, — все словно с цепи сорвались...
— Это страх, Иван Александрович, страх перед будущим. Война проиграна...
— Допустим, но ведь они об этом узнали не вчера и не сегодня. Первый ветер надежды пришел к нам еще ранней весной с Волги, почему же именно сегодня так обострилось чувство страха?
— Сегодня они получили новое подтверждение...
— Какое? Я читал сводку: под Орлом бои местного значения, все атаки отбиты...
— Это из генеральной ставки фюрера?
— Газеты иных не печатают.
Вынув из кармана листок, Гефт положил его перед Рябошапченко:
— Сводка Информбюро. Передана сегодня ровно в двенадцать. Прочтите, и вы поймете бешенство Загнера.
Не вынимая рук из кармана, Рябошапченко все же бросил любопытный взгляд на сводку, но заинтересовался и взял листок в руки. Скулы на его лице пришли в движение, он волновался, но пытался волнение скрыть.