Повесть о чекисте
Шрифт:
Из плена воспоминаний вывел Вовка. Парень промахнулся молотком, попал по ногтю и отправил палец на лечение в рот. Нахохлился, но не заплакал. Мужчины не плачут! — это он усвоил хорошо.
Снова Анна мысленно вернулась к мужу, ей вспомнились строчки его письма: «...Думаю и надеюсь, что все кончится хорошо! Слез я не лью — мужчины не плачут!»
Затем она припомнила и другие строчки, непонятные, нерасшифрованные: «...Не позднее первого июня отправлюсь в путь. Может быть, повидаю Н. К., снова поспорим со стариком, поцапаемся». Получив это письмо, она долго ломала голову над таинственными буквами «Н. К.» и решила, что под этими инициалами Николай имел в виду кого-то из однополчан, с кем за время войны его свела судьба. Но появилась волнующая мысль и уже неотступно преследовала ее. Эта мысль заставила
«Господи! Да ведь «Н. К.» — это же Никита Константинович, мой отец! — словно прозрела она. — Стало быть, «в путь» — в Одессу! Николай в Одессе!»
Взволнованная открытием, она вышла на порог дома. Облака, подсвеченные солнцем, все мчались и мчались туда, на юго-запад, в сторону Одессы. Тоска обуяла Анну, тоска по городу, в котором она родилась и выросла, родила детей, тоска по родным, по Николаю... Теперь-то она уже знала: он в Одессе! Он ходит по серой одесской брусчатке! Он видит зеленовато-синее море! Почему-то она вспомнила свидание с Николаем на Пушкинской, под платаном, возле биржи, — тогда они еще не были женаты. Собирались в концерт, она опоздала; встретились, а концерт давно начался. Они долго бродили по улицам, целуясь в тени каждого дерева... Представив, увидев, вновь все пережив, Анна вошла в комнату, упала ничком на постель и, скомкав руками подушку, в голос запричитала...
С тех пор тоска уже не оставляла ее ни днем ни ночью. Она ходила в красный уголок пимокатной артели, где стоял радиоприемник, и с замиранием сердца, со все возрастающим волнением слушала сводки Информбюро.
Когда нашими войсками был взят Геническ, это было тридцатого октября, Анна поехала в Семипалатинск, пришла к военкому и потребовала, чтобы ей дали пропуск: она хочет уехать на юг, на Черное море, ближе к родным, к своему городу!
— Теперь уже скоро! Ведь правда скоро! — говорила она.
Три дня Анна прожила в Семипалатинске у чужой женщины, работавшей медицинской сестрой в госпитале, — они познакомились в поезде. Первого ноября радио принесло новую весть: нашими войсками был взят Армянск, отрезаны пути к отступлению крымской группировке немцев!
Анна пошла вновь к военкому, но комиссар держался стойко, он говорил:
— Ну куда вы поедете, женщина с двумя детьми? Подумайте, через весь Казахстан, Туркмению, Каспий, Закавказье! Да вы, Анна Никитична, застрянете где-нибудь на полустанке...
Анна уехала в Аул ни с чем, а шестого ноября, в канун праздника, радио принесло новую весть: войсками 1-го Украинского фронта в результате стремительного маневра взят Киев, столица Украины!
Когда же Анна получила письмо от подруги, ей стало и совсем не по себе, Мария звала ее в Батуми:
«...Приезжай, Анка! Потеснимся, будем жить вместе, а там, глядишь, и в Одессу! Теперь не за горами!..»
Захватив письмо, Анна снова поехала в Семипалатинск. На этот раз комиссар не устоял: ей выдали пропуск. Радостная, возбужденная, Анна вернулась в Аул. Сборы были недолгими. Она получила деньги по аттестату мужа, ликвидировала на базаре Переменовки все, без чего могла обойтись, и покинула маленький поселок в предгорье Алтая, где прожила с сыновьями два нелегких года своей жизни.
Военком оказался прав: путешествие было трудным. Поначалу добирались они с эшелоном сибиряков, догонявших свою гвардейскую часть, где-то между Талды-Курганом и Кандагачем. Ехали в вагонах московского метрополитена, в санитарных поездах, на платформах с техникой. Стоило Анне только рассказать свою бесхитростную историю, и люди, стосковавшиеся по своим близким, озабоченно искали малейшую возможность, чтобы помочь им продвинуться вперед хотя бы на десяток километров. Через Арысь, Мары и Небид-Даг добрались они до Красноводска. Здесь им повезло: друг мужа капитан Крамаренко уступил свою каюту, снабдил продуктами и в Баку помог сесть на поезд, идущий в Батуми.
Они приехали в Батуми солнечным декабрьским днем.
Анна разыскала свою подругу в доме номер четыре по улице Камо, познакомилась с хозяйкой дома Лизой Небелидзе.
Все принимали участие в ее судьбе.
Долгими вечерами Анна просиживала на набережной, вслушиваясь в голос морского прибоя, всматриваясь туда, в северо-запад, где в тысяче километрах на крутых холмах высилась родная Одесса.
Теперь, думая о Николае, она не представляла его на Малороссийской в политических баталиях с отцом, нет. Она чувствовала страшное дыхание войны, оно приходило и сюда, в этот далекий южный порт. Здесь сгружали на пирс покалеченную технику и истерзанные войной люди сходили по трапу, некоторые на костылях, другие держа на перевязи руку, иные поддерживаемые сестрами, ведомые поводырями, несомые на носилках. Теперь, вызывая в своем воображении Николая, она думала и о той страшной опасности, которая подстерегает его на каждом шагу. Она слушала сводки Информбюро и обсуждала их с женщинами, как и она, усталыми от ожидания, страдающими от неизвестности.
Анна ходила по госпиталям, настойчиво предлагая свои услуги, но таких, как она, было много. Женщина хотела приложить свою силу к общим усилиям в этой огромной, очистительной борьбе, но не знала, как это сделать. Увидев плакат, она отправилась в донорский пункт, но врачи сказали, что у нее самой недостаточно крови. Анна работала на всех субботниках. Ходила на прибывающие в порт военные транспорты, мыла и скребла палубы.
Ночи Анна проводила без сна, в каком-то напряженном, волнующем ожидании. С первыми красками рассвета она выходила на улицу, быстрым деловым шагом шла на набережную и долго стояла у парапета, устремив взгляд на юго-запад; но там, за едва уловимым горизонтом, еще была непроглядная мгла...
Семьсот восемьдесят семь дней как пала над Одессой гнетущая мгла...
Но и во мгле оккупации, террора и репрессий Одесса не покорилась, город жил и боролся.
Многих унесла борьба.
Одни были замучены в застенках сигуранцы, другие по приговору куртя марциала [19] и без всякого приговора расстреляны, повешены, заживо сожжены, зарыты в балках и буераках Одесщины, сброшены в Черное море.
В этой схватке с врагом немало погибло коммунистов и комсомольцев, руководителей подполья. Но как нельзя обратить в рабство сильный, вольнолюбивый народ, так и нельзя истребить лучших людей народа — партию! Коммунистическая партия, Советская власть, несмотря ни на что, были душой народного сопротивления, боролись всеми доступными им средствами.
19
Куртя марциала (рум.) — военно-полевой суд.
Седьмого ноября над колокольней Успенского собора вспыхнул алым пламенем стяг с эмблемой Советского государства — серпом и молотом. В праздник Конституции морозным утром на Дерибасовской, Тираспольской и Соборной площади взметнулись тысячи маленьких красных звездочек — они были на покрытых инеем деревьях, на подоконниках домов, тротуарах и мостовых. Одесситы выходили на улицы, не скрывая своих праздничных, торжествующих улыбок. Каждый день в городе появлялись листовки, сводки Информбюро. Их было много, написанных от руки, напечатанных на машинке, размноженных на стеклографе и даже набранных в подпольных типографиях. Это было живое слово партии к советским людям; оно находило душевный отклик, вселяло уверенность в близкую победу, рождало гнев и ненависть к врагу, звало на борьбу. В Доманевском районе сотни гектаров кукурузы и ячменя ушли неубранными под снег. Крупный рогатый скот, на который рассчитывали оккупанты, повалила чума. Хлеба горели прямо на полях, в стогах и амбарах. Под Врадиевской партизаны пустили под откос эшелон с гитлеровцами и вражеской техникой. На перегонах Любашевка — Заплазы и Сырово взлетели на воздух платформы с танками и цистерны с горючим. На дороге Кривое Озеро — Арчепитовка расстреляна колонна грузовиков. На участке Попелюха — Рудница разобран путь, состав сошел с рельсов, задержав движение поездов на целую неделю. Возле Межерички на минах подорвались три эшелона с продовольствием. В Савранских лесах исчез без следа гитлеровский обоз. В селе Мазурово партизаны напали на охрану концлагеря и освободили заключенных.