Повесть о чекисте
Шрифт:
— А что он мне? Сват? Брат? Подумаешь, боксер! Он давно проиграл, а проигравших списывают...
— Да, да. Сила! Власть! Все дозволено «белокурой бестии»! Над моралью, над нравственностью... — в раздумье сказал Гефт.
— Я не люблю копаться в теоретическом нужнике! — презрительно бросил Загоруйченко.
— Но у тебя сегодня в разговоре с Цвиллером довольно искренне прозвучала новая тема: дело идет к ответу! Помнишь, ты сказал: «Илинич переметнется, а мы?»
— Ты же умный человек, инженер! Не может быть, чтобы ты не задумывался над этим вопросом...
—
— Почему ты замолчал? Говори!
— Какую-нибудь услугу красным, и все твои девичьи грехи забыты! Ты снова на ринге, гонг, удар, рев толпы, твою руку в перчатке поднимает арбитр...
— Какую услугу?
Гефт развел руками:
— Над этим, Олег, ты подумай сам. Будь здоров! — он поднялся с кресла. — Я получил на три дня отпуск, хочешь, проведем его вместе?
Не ответив, Загоруйченко закрыл глаза. Он, как удав, медленно переваривал кролика, брошенного ему Гефтом.
На Преображенской Николай нашел немецкий стационар и вызвал из тридцать второй палаты Гельмута Цвиллера. Здесь же, на лестнице, и состоялся краткий разговор:
— Зачем вас понесло к Загоруйченко?
— Он боксер, когда-то и я на Балтике...
— Этой же ночью уходите.
— Почему?
— Загоруйченко донесет на вас в гестапо...
— Мне некуда уходить...
— Вечером, за час до комендантского часа, приходите в сквер. К вам подойдет женщина, в руках ее будет свернутая в трубку газета. Этой женщине вы можете довериться...
Николай быстро сбежал с лестницы и вышел на улицу.
Дома он написал рапорт, в котором сухо, не делая обобщений, информировал о встрече с лейтенантом Цвиллером в клубе «Ринг». Рапорт вложил в конверт, запечатал и отнес на Пушкинскую, в ГФП.
Все это время Николай испытывал тревожное чувство ожидания. Он купил «Молву» и быстро пробежал отдел происшествий. Он позвонил Вагнеру, поблагодарил его за отпуск и ждал, что вот сейчас Вагнер скажет ему: «А вы знаете...» Он прислушивался к шуму беспокойного осеннего моря, и в ударах волны ему слышалось эхо далекого взрыва. Наконец, не выдержав, он нанял извозчика и поехал на завод, зашел к шефу Купферу, договорился с ним о выдаче премии бригаде Гнесианова, написал проект приказа, потолкался в секретариате дирекции, но и здесь ничего не было известно о судьбе «РВ-204». Тогда он спустился вниз и пошел в механический, но здесь торчала Лизхен, и они с Рябошапченко пошли на эллинг и залезли в рубку поднятого на стапель буксира. Николай Артурович отвел душу, поговорил с Рябошапченко, затем набросал новый чертеж оболочки и капсюля, проставил размеры (прежний чертеж, по которому точил Берещук, они тогда же уничтожили).
Пообедав на заводе, Николаи отправился к Покалюхиной и застал ее дома.
— Видишь, Юля, я и дня не могу обойтись без тебя... — пошутил он. — Есть нелегкое дело...
Он рассказал о своей встрече с Цвиллером и поручил Юле, временно, пока не найдется более надежное
— Не очень это интересное поручение — прятать от гестапо гитлеровского офицера! — заметила она. У Юли всегда было свое мнение.
— Гитлеровец, у которого прорезалось политическое зрение, может оказаться полезен...
— Не пойму, чем? — удивилась она.
— Он может обратиться к офицерам и солдатам вермахта по радио. Знаешь, как важно, чтобы кто-то из их среды сказал вслух то, что каждый из них думает втайне...
— В районе Преображенской, недалеко от телеграфа, жила одна моя подружка... Что ж, пойду поговорю с ней...
В окно постучала Зина.
— Не ждали? — сказала она, входя в комнату. — Есть новости! Ты, Коля, поручил мне следить за районом Черкассы — Кременчуг. Вот сводка за четырнадцатое декабря... — она передала ему листок из блокнота:
«Войска 2-го Украинского фронта, продолжая развивать наступление, — читал он, — 14 декабря в результате напряженных боев овладели городом Черкассы,важным узлом обороны немцев на правом берегу Днепра.
Западнее Кременчуганаши войска продолжали наступление и овладели пунктами...» [21]
Николай достал из кармана и расстелил на столе карту, с которой теперь не расставался. В лучшем случае Глаша успела доехать до Голты... Конечно, поезд Голты — Черкассы отменен... Как же она будет добираться до Балаклеи?..
21
«Сообщения Советского информбюро», т. 5, стр. 287.
Поезд подолгу стоял на каждом полустанке. На станциях пассажиры высыпали из вагонов и бежали к водокачке, где сразу же возникала толкучка. Здесь вещи меняли на продукты. На марки, на рубли и карбованцы здесь можно было купить соленые огурцы, жареную рыбу, пирожки с повидлом, вареные яйца и другую немудреную снедь.
Глаша из вагона не выходила, закусывая тем, что взяла в дорогу. Она присматривалась к попутчикам, молчала, не вступая в разговоры, глядела в окно или, открыв книжицу, шептала молитвы...
Глашино «благочестие» было замечено двумя женщинами-баптистками. Они признали в ней «сестру во Христе», угощали сладкой наливочкой и вели благолепные, неторопливые беседы, рассказывая о своей поездке в Одессу к пророку за божьим словом. Сами они были с Умани. Из Голты их путь лежал на запад через Рудницу, затем Вапнярку и снова на восток с пересадкой в Христиновке. Узнав, что Глаша едет в Балаклею к тетке, они принялись уговаривать ее повернуть к ним, в Умань. Зная, что путь на Балаклею через Смелу может оказаться для нее закрыт, Глаша от предложения не отказывалась, но и не соглашалась. Решила потянуть до Голты, а там, если состава на Черкассы не будет, согласиться ехать в Умань.