Повесть о детстве

Гладков Федор Васильевич

Подошла большая толпа мужиков. Все были взволнованы и кричали каждый свое:

– Как она улещала-то: "Мужички, мужички! Опамятуйтесь! Беду на себя накличете... Мне вас жалко..."

– Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву.

– А Петруху-то здорово поддела: "Ты в остроге сидел...

Мстишь брату-то... Тебя в Сибирь надо..."

– А чего он лезет не в свои сани?.. Одного поля ягода.

Стодневы всегда из народа жилы тянули...

– Ну, чего вы языки чешете?
– рассердился кто-то.
– Аль забыли, как Митрий-то Петруху обездолил? В обиде человек.

– Выезжаем, что ли, мужики? Чур, все, как один. Делить надо.

Ванька

Юлёнков вертелся среди мужиков.

– Я на корове выеду пахать. Зубами в землю-то вгрызусь. Никакой объездчик меня из бороны не выковырнет

– Колья захватывай, робя!.. топоры!..

Кузярь ткнул меня в бок и, задыхаясь, крикнул:

– Бежим! Я тоже с топором. Ноги буду рубить объездчиковой лошади.

И юркнул в толпу мужиков. Таким взбудораженным я еще никогда его не видел. Черные глаза его горели и жадно впивались в проходящих мужиков. Он снимал костлявые кулачишки, вслушивался и хватал каждое слово, каждый выкрик, и острые скулы его краснели сквозь пыльный загар.

Густая толпа втиснулась в ворота и, толкаясь плечамч, путаясь бородами и лохматыми головами, оглушила меня своими криками. Лица у всех были решительные. В середине толпы увидел я Микитушку, который шел, подняв голову, встряхивая бородой. Суровое лицо его с горбатым носом улыбалось недоброй улыбкой убежденного, сильного духом человека. Он показался мне выше всех ростом. Рядом с ним шел Петруша Стоднев с печальной усмешкой в глазах. Он молчал и думал о чем-то своем. Двое мужиков кричали ему что-то, но он как будто ке слышал их. Дедушки уже не было с ними. Отец шагал, переваливаясь с боку на бок, вместе с Сыгыеем и Филаретом-чеботарем. Сыгней рассказывал им что-то с обычными вывертами: рукк у него делали какие-то запутанные узлы. Отец снисходительно усмехался, скосив голову набок, а сутулый Филарет, уткнув бороду в грудь, испуганно глядел в землю. Микитушка остановился, поднял обе руки и крикнул глухим, внушительным голосом:

– Мужики! На барском дворе с нами разговаривать не стали. Сам Митрий Митрич ускакал в город. И Стоднев туда же уехал. Они нас обошли. Настоятель-то наш, богословто, как волк, разинул на нас свою пасть. Мы эту землю еще при крепости пользовали, а нынче исполу пахали. Митрий и клочка нам не даст: сам хлеб на продажу сеять будет.

Чего же мы делать-то будем?

Его голос погас в шуме толпы.

И опять поднялись вверх обе руки Микитушки.

– Ну, мужики, ваше слово свято, а я выеду с сохой впереди всех. Собирайтесь у меня на околице. Правда в огне не горит, в воде не тонет. Всем миром стоять надо... Земля наша, мирская... Кровью, потом полита... а ее у нас при волето... похитили вот...

К пряслу быстро подошел Петруша, весь в поту, с неузнаваемым лицом серым, страдальческим, но с бурей в глазах. Он легко вскочил на среднюю слегу и, обхватив рукой верею ворот, крикнул голосом разгневанного и оскорбленного человека:

– Мужики, вот вам моя душа!..
– Он вцепился другой рукой в всрот пунцовой рубашки и рванул так, что разодрал ее до пояса.
– Я человек покинутый. Мне никто не верит: ни барин, ни шабер, а брат готов меня со свету сжить.

Вы сами видите, как я живу. Брату я ке делал зла, а от него пострадал. Перед вами тоже не грешен. А вот слышу, как некие чернят меня здесь: он. мол, с брательником-то заодно, брательннк-то его подослал к нам. Другие меня в лицо бесславят: ты, дескать, Петруха, мстишь Митрию-то и на нашем горбе хочешь выехать. И выходит, что перед всем народом я подлец, прохвост и изменщик. Пошел я с вами с чистой душой. Мне тоже ничего не надо, как и Мнките By колычу. Из деревни я ухожу и все хозяйство продаю -

это вы все знаете. И вот, чтобы не было вам со мной греха, я отстаю от вас: делайте сами что хотите. А мое дело сто рона будет. Помяните мое слово: дело ваше правое и серд це мое скипелось с вами. Я молю бога, чтобы вам удача была. Ну, только знайте: брат все жилы из вас божьим ело вом вымотает.

Он соскочил с прясла, махнул рукой, и у него затряслись губы. Мужики молча проводили его глазами, когда он торопливо зашагал мимо избы Архипа Уколова по улице верхнего порядка.

Микитушка вышел из толпы и замахал ему рукой

– Петя, Петруша!.. Вернись!.. Не обижайся на народ!.

Не все дураки, Петя... А лжу надо обличать. Правда-то в народе живет, а кривда - у неверных. Ну-ка, воротись, Петя! Дай-ка слово тебе скажу!

Петруша остановился и горестно вскрикнул:

– Я - Стоднев, Микита Вуколыч: мне верить нельзя Мужики правильно выражают...

Он пошел навстречу Микитушке.

Мужики хмуро смотрели в сторону Петруши, а кое-кго посмеивался:

– Ишь какой праведник заявился! "Я, бат, с чистым сердцем..." Ежели ему ничего не надо, зачем в драку лезет..

– А Микитушка-то, голова? Он вон тоже заодно с ним"Мне, бат, тоже ничего не нужно".

– Ну, сказал! Микитушка-то о душе думает... За мир горой стоит... Видал, как он неправду обличает? А Митриято как распинает!.. Он ничего не боится...

– А чего ему бояться-то? Он неимущий.

Ларивон тоже побежал вслед за Микитушкой, взволнованно размахивая своей бородой, похожей на конский хвост Он обогнал Микитушку и облапил Петрушу.

– Петя, парнишка мой дорогой! Никуда ты не уйдешь от нас: некуда тебе убежать. До гумна добежишь - ноги подкосятся.

И потащил его обратно.

– Петенька! День-то какой! В кои-то секи... всем миром... Мы с тобой впереди всех, - первые...

Петруша горько улыбался, и улыбка его была такая славная, что мне хотелось тоже побежать к нему и схватить его за руку.

Микитушка подошел к нему твердым, совсем не стариковским шагом и, пристально глядя в его лицо, сказал чтото строго, как судья.

– Хорошо, Микита Вуколыч, - громко, с веселым звоном в голосе ответил Петруша.
– Я пойду - не отступлюсь... Только, Микита Вуколыч, я на тебя надеюсь... Мне ведь нечего добиваться... Пускай народ сам видит и судит.

А Ларивон засмеялся от радости, схватил его голову и ткнул ее в свою бороду.

XXXVI

Дедушка с отцом и Сыгнеем запрягли нашего облезлого мерина в телегу, а к телеге привязали соху на костылях вверх сошниками и поехали через луку, мимо дранки, на другую сторону, к концу верхнего порядка, где жил Микитушка. Я тоже забрался на телегу и был счастлив, что меня не прогнали. Дед даже сказал бабушке с необычным добродушием:

– Пущай едет: за водой с кувшином в родник будет бегать...

Мать звала меня с испугом в лице:

– Останься, не езди!.. Сердце у меня не на месте... Как бы чего там не было...

Но я упрямо сидел в телеге.

– Да чего он, маленький, что ли?..
– прикрикнул на мать отец.
– Чай, не к бирюкам едем... Картошку варить будет...

По дороге через луку лошади тащили сохи на костылях, а на лошадях боком сидели мужики и парни. Ехало несколько телег с притороченными сохами, как у нас. Отец сидел впереди с вожжами в руках, а дед рядом с ним, Сыгней на другом боку. И как только мерин затрусил по дороге, дедушка фистулой запел: "Приндите, возрадуемся господеви, сокрушившему смерти державу и просветившему человеческий род..." Это значило, что дедушка был в хорошем настроении.