Повесть о доме Тайра
Шрифт:
Когда они прибыли в Рокухару, их не пустили в покои, где принимали раньше, а провели в помещение, что находилось далеко от главных покоев, и оставили там дожидаться.
– Что это значит?
– сказала Гио.- Разве я в чём-нибудь провинилась? Я не только отвергнута - даже покои мне отводят самые низкие... О, как больно! Как быть, что делать?..
– И слёзы неудержимо закапали из глаз, заструились по складкам рукава, которым Гио закрывала лицо, чтобы скрыть от людей свои душевные муки.
Увидев, как обошлись с Гио, госпожа Хотокэ преисполнилась жалости.
Как
– сказала она.- Отчего её не проводят туда, где обычно принимают гостей? Позовите её сюда! Или позвольте мне выйти к ней, я её встречу!
Нет, это не годится!
– сказал Правитель-инок.
И Хотокэ, не властная ослушаться его воли, так и не вышла.
– Здравствуй, Гио!
– спустя некоторое время сказал Правитель-инок, ничуть не догадываясь о том, что творится у той на душе.
– В последние дни Хотокэ что-то грустит. Спой же ей песню!
И Гио решила, что раз уж она пришла, нужно исполнять приказание. Сдержав слёзы, она запела: Хотокэ, сам Будда, почивший в нирване,
Был некогда смертным в обличье земном
И мы по скончании буддами станем,
Бессмертными буддами в мире ином.
Заложена в каждом благого частица,
Великого Будды священная суть,
Но участь живущих - разлукой томиться.
Что пользы стремиться былое вернуть?
Так пропела она сквозь слёзы два раза кряду, и все, кто был в покоях, знатные отпрыски рода Тайра, придворные, вассалы и самураи - все были до слёз растроганы её пением. Правитель-инок тоже остался весьма доволен.
– Прекрасная песня!
– сказал он.- Хотелось бы поглядеть и на твою пляску, да сегодня мне недосуг. Отныне приходи к нам почаще, без приглашения, пой песни, пляши и развлекай Хотокэ!
Ни слова не промолвила в ответ Гио и удалилась, сдерживая рыдания.
– O горе, я решилась поехать туда, дабы не ослушаться материнского приказания, но я не в силах ещё раз пережить подобную муку! А ведь пока я живу в столице, мне придётся снова пройти через это горькое испытание! Лучше утопиться, вот теперь моё единственное желание!
– сказала она, и тогда её сестра Гинё воскликнула:
– Если старшая сестрица утопится, я умру с нею вместе!
Услышав эти слова, мать их Тодзи, вне себя от горя, опять принялась со слезами уговаривать Гио:
– Поистине, ты права, у тебя и впрямь есть причина горевать и роптать. Могла ли я думать, что всё это так обернется! Теперь я горько жалею, что советовала тебе поехать в усадьбу! Но ты слышишь, младшая сестра говорит, что тоже утопится, если ты лишишь себя жизни... Если не будет на свете обеих моих дочерей, зачем тогда жить немощной старой матери? Я тоже хочу умереть вместе с вами! Стало быть, ты обрекаешь на смерть родную мать, а это самый тяжёлый грех - ведь час мой ещё не пробил!.. Помни, здешний мир - лишь временный наш приют; не так уж страшен земной позор! Куда страшнее уготовить себе вечный мрак в беспредельной грядущей жизни, - сердце сжимается при мысли об этом! Какие бы горести ни выпали на нашу долю в сей жизни, это не должно нас заботить; но блуждать по скорбной стезе страдания в том, вечном, мире - вот
– Твоя правда, я совершила бы смертный грех, покончив с собою!
– осушив слёзы, отвечала матери Гио.
– А раз так, отбросим мысли о смерти! Но если я останусь в столице, мне опять придётся изведать горькую муку. Давайте же удалимся прочь из столицы!
– И на двадцать первом году от роду Гио постриглась в монахини и поселилась в хижине, сплетённой из сучьев, в глухом горном селении, далеко в местности Сага, вознося там молитвы Будде.
Её сестра Гинё тоже сказала:
– Ведь я поклялась умереть вместе с сестрицей, если она покончит с собою. Теперь же, когда она удалилась от мира, я и подавно с ней не расстанусь.
Девятнадцати лет от роду облеклась она в черную ризу схимницы и, уйдя от мира вместе с сестрою, молилась о будущей жизни. Печально и прекрасно то было!
Тогда промолвила мать их Тодзи:
– Если мир так устроен, что юные девушки уходят в монахини, зачем же их престарелой и слабой матери беречь свои седины?
– И сорока пяти лет от роду она приняла постриг, обрила голову и вместе с обеими дочерьми всеми помыслами предалась Будде, молясь о грядущей жизни. Вот миновала весна,
да и лето уже на исходе.
Ветер прохладный подул,
об осенней напомнив погоде.
Время Ткачихе-звезде
с Волопасом воссоединиться55
Время желанья писать
на летучем листке шелковицы.
Волны Небесной реки
для такого листка не преграда
Станет веслом рулевым,
и другого Ткачихе не надо...
К западу солнце спешит
и за Чёрной горою садится.
Путь его скорбно следят
в одеяниях ветхих черницы.
"Там, где гряду облаков
озаряет закат, догорая,
Нас ожидает она,
благостыня заветного рая.
Радости Чистой Земли
мы познаем в рождении новом,
Чужды соблазнам мирским
и греховным телесным оковам..."
Но от деяний своих
не уйти - и порою вечерней
Слёзы монахини льют
о погрязших в пороке и скверне.
С наступлением ночи, заперев бамбуковую калитку, мать и дочери возносили молитву Будде при свете тусклой лампады, как вдруг кто-то тихо постучал в дверь.
Монахини испугались.
– О горе, не иначе как злой дух Мара56 хочет помешать нашим смиренным молитвам! Кто навестит нас глубокой ночью в этой хижине, сплетённой из веток, в глухом горном селении, куда и днём-то никогда никто не заходит? Эту тоненькую дверцу легко сломать, даже если мы её не откроем... Ничего другого не остаётся, как отворить дверь и впустить пришельца. Пусть он не пощадит нас, пусть лишит жизни - что ж, умрём, непрерывно взывая к будде Амиде, на которого мы возлагаем все упования, крепко веря в его священный обет!57 Если же, услышав наши молитвы, явился за нами святой посланник, он возьмёт нас с собой в Чистую Землю... Скрепимся же духом и усерднее возгласим святые молитвы! Так, ободряя друг друга, они отворили дверь, и что же?
– то был не демон, в дверях стояла Хотокэ!