Повесть о двух головах, или Провинциальные записки
Шрифт:
Собственно рубкой леса в те времена занимались специальные люди – лашманы. Проще говоря, лесорубы в переводе с немецкого. Лашманов по правительственному указу набирали из татар, мордвы и чувашей крепкого телосложения. С той поры остались в Васильсурске лашмановские мостки, фамилия Лашмановы, да еще лашмановскими называют особенно крупных тараканов.
Приезжала в Васильсурск и Екатерина Вторая. Вернее приплывала на одиннадцати красиво изукрашенных
Не будем, однако, заплывать вперед. Вернемся в девятнадцатый век, который был для Васильсурска золотым. Рыбной торговлей в городе занимались купцы Дюжаковы. За пятьсот рублей в год они арендовали Волгу выше и ниже города и три десятка рыбаков, а четыре буксирных парохода и несколько барж обеспечивали им торговлю рыбой не только в Василе, но и по всей Волге. Купец Беломойкин [72] держал почтовую станцию. Ежедневно только в Москву с письмами и посылками уходила дюжина троек, а в Казань – три. Звон от колокольчиков стоял такой, что слышно было даже на противоположном берегу Волги. Да что берегу – из самих Чебоксар присылали нарочного просить сделать потише. В городе было две гостиницы – Беломойкина и Порозенкова. Переночевать в них стоило всего тридцать копеек. У Беломойкина на третьем этаже гостиницы был клуб с бильярдом, сигарками, кофе и ликерами в маленьких рюмках, а у Порозенкова зато порция котлет или селянки стоила всего тридцать копеек и к ней рюмка водки за пятачок, две пары чаю за двенадцать копеек и стакан глинтвейна для тех, которые «хочут свою образованность показать», за все те же три гривенника. Рядом с гостиницей Порозенкова был магазин, в котором торговали икрой, белорыбицей, табаком и фруктами. В красивом трехэтажном здании с часами находилась аптека, принадлежавшая в конце позапрошлого века Абрамовичу, а в начале прошлого – Натальсону.
72
Потомки его и сейчас живут в Васильсурске.
Была в Васильсурске и типография, и бумажная фабрика, которая производила до четырехсот пудов разных видов бумаги в сутки. Любая собака и даже кошка в Васильсурске скажет вам, что именно в клубе этой фабрики проходил шахматный турнир, устроенный великим комбинатором. Что же до остатков лестницы, по которой Остап спасался бегством, то в Васильсурске их больше как минимум на одну, чем в Козьмодемьянске.
В конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, Васильсурск, благодаря красоте своих пейзажей, стал дачной Меккой для художников и писателей. Приезжали сюда на этюды и Репин, и Шишкин, писавший здесь корабельные сосновые рощи, и Левитан. Мало кто знает, что именно здесь, а не в Плёсе происходили события, описанные в чеховском рассказе «Попрыгунья». До семидесятых годов прошлого века на Покровской улице стоял неприметный, крашеный суриком дом, в котором жила Ольга Ивановна Дымова с художником Рябовским. Последний, как известно, имел прототип в лице друга Антона Павловича, Исаака Ильича. В первом краеведческом музее Васильсурска, разграбленном еще в двадцатые годы, кажется, даже была грубая деревянная тарелка из которой Рябовский ел щи. К сожалению, и сам дом не сохранился тоже. Его и почти всю Покровскую улицу с красивыми купеческими домами, спускавшимися с вершины холма к Волге, разрушил оползень семьдесят девятого года. Теперь по обеим сторонам бывшей Покровской улицы, успевшей побывать при советской власти и Октябрьской, и улицей Имени 25-летия Революции, растут лопухи и крапива.
Приезжал отдыхать в Васильсурск и Горький вместе с женой и сыном. Здесь он писал «Фому Гордеева». Кроме жены и сына матерый человечище привез с собой огромные гусли, подаренные ему в каком-то из марийских сел. Бывало, надоест ему бумагу и чернила переводить, возьмет он гусли, заберется на самый верх холма и давай в три горла петь про то, как над седой равниной моря ветер тучи собирает, а между тучами и морем гордо реет… и тут как раз жена пришлет маленького Максимку звать буревестника к обеду.
Гусли Горького зачем-то уцелели и висят на стене нынешнего, третьего по счету, краеведческого музея. Правда, без струн. В музее тихо. Только половицы скрипят. Еще бы им не скрипеть, если деревянному зданию почти полтора века, а ремонт в последний раз делали тогда, когда на гуслях Горького были целы струны. Денег на ремонт… Как почти везде в провинции. Правду говоря, и сам Васильсурск теперь не город, а поселок городского типа. Просто поселок, которому в этом году четыреста девяносто лет. На его ремонт тоже нет денег. Жителей осталось в Васильсурске чуть больше тысячи. Это летом, когда приезжают дачники и возвращаются те, кто уезжал на заработки в другие города, а зимой не более шестисот. Медсестры, к примеру, едут в Москву ухаживать за лежачими больными. За месяц можно заработать тысяч тридцать. По местным меркам хорошие и даже очень деньги. Те, кто остаются… У Елены Сергеевны, экскурсовода в музее, зарплата минимальная. Четыре тысячи шестьсот рублей. Из этой зарплаты надо отдать полторы на оплату коммунальных услуг. Три тысячи и огород – вот все ее доходы. Иногда она выходит из музея на улицу и уговаривает местную молодежь пойти в музей на экскурсию. Бросьте, говорит, пиво – в музее интереснее. Денег за экскурсию не возьму. Бесплатно расскажу. Впрочем, и платно в Васильсурском музее, считай, бесплатно – пятнадцать рублей для взрослого и десять за ребенка. Редко, но бывает так, что идут, а чаще крутят пальцем у виска. На самом деле не крутят, а говорят. Интересуются ее психическим здоровьем. Она все равно их уговаривает.
Болеть ей нельзя. Лечить здесь особенно некому. Лечиться лучше в райцентре Воротынец, а он на другом берегу Суры. Туда, конечно, ходит паром летом. Раз пять, кажется, за день. Паром частный. Билет стоит сто рублей в один конец. Не наездишься. Не то что раньше, когда билет до Нижнего на «Метеоре» стоил трешку. Зимой паром не ходит. Зимой сотрудники местного отделения МЧС проверяют крепость льда и ставят там, где можно идти, еловые ветки. Вот по этим вешкам васильчане и переходят Суру. Там километра два или около того. Это, с одной стороны, плохо, а с другой – хорошо. Если бы не Сура, то оставшихся в поселке семь десятков детей возили бы на автобусе в Воротынец, а школу закрыли.
Музей находится в одном здании с поселковым домом культуры. Они дружат. У дома культуры история болезни почти такая же, за исключением танцев. Танцы – это основной источник доходов. Билет на танцы стоит двадцать рублей. Вчера на танцы пришло двадцать человек. За сезон Анна Федоровна, директор дома культуры, мечтает набрать денег, купить два десятка килограммов краски
73
Козьмодемьянск, с его средней зарплатой в десять тысяч, представляется из Васильсурска землей обетованной.
Я смотрел на этих женщин и думал, что если бы в День музейных работников или в День заведующих провинциальными домами культуры эти самые музейные работники и заведующие домами культуры собирались бы в парках, купались в фонтанах, шумели, приставали к прохожим на предмет проведения экскурсий… слова не сказал бы.
Прощальный взгляд со стороны Суры на Васильсурск бросить не удастся. Некуда его бросать. То, что осталось от города, вернее, от поселка, прячется на холме среди деревьев. В прошлом, когда к городской пристани с холма спускалась Покровская улица с купеческими домами, можно было. В прошлом, когда к пристани Васильсурска причаливали пароходы, буксиры и баржи. В прошлом, которое могло бы стать настоящим, но не стало.
Чайные чашки на даче должны быть большими, яркими, с золотыми, вытертыми губами от долгого пользования каемками по краям и красными маками на пузатых фаянсовых боках. Чайные ложки должны быть старыми, серебряными, в крайнем случае мельхиоровыми, доставшимися от бабушки. Лучше, если на черенках ложек будет выгравирован неразбираемый даже под лупой вензель, на вопросы о котором можно отвечать каждый раз разное, вроде моя бабушка Прасковья Федотовна, урожденная Пузырева… или мой дедушка из индийского похода набор этих ложек пешком через всю Филевскую линию… или в комиссионном магазине по случаю мой папа, столбовой бухгалтер… Начищенный самовар должен светиться даже в темноте и по части медалей не уступать генерал-майору, а то и генерал-полковнику. Варенье должно быть царское изумрудное крыжовенное без семечек, темное, как шаль, вишневое без косточек, янтарное золотистое абрикосовое и черное, с кровавым подбоем, черничное. Вазочки для варенья должны быть из советского прессованного хрусталя с выпуклыми листиками и ягодками. Перед подачей на стол в каждую вазочку с вареньем следует положить слипшуюся до состояния клинической смерти осу или пчелу. Муха прилетит сама. Губы от варенья нужно облизывать долго и от уха до уха. Чай должен быть черный байховый, с лимоном, мятой, смородиновым листом, мелко нарезанными дольками душистого яблока или десятком ягод собранной рано утром земляники, клубники или малины. Пить его следует в саду, в беседке [74] , еще не проснувшись от дневного сна. Разговор должен быть неспешным, ленивым, долгим и стремиться к бесконечности. Предложениями пользоваться не нужно. Достаточно слов или простейших словосочетаний вроде «огурцы», «навоз», «тракторист», «алкаш», «уродились», «соседский кобель», «алкаш», «комары», «хорошо бы дождь», «все сгнило уже от сырости». Между словами и словосочетаниями нужно судорожно зевать, прикрывая рот рукой, чтобы в него не залетела оса, или пчела, или муха, которая из последних сил вытащит все шесть ног из варенья и будет бесконечно ползать по бесконечному краю вазочки. Через час снова пойти вздремнуть перед ужином. Тарелки для ужина должны быть…
74
Беседка должна быть с ржавой жестяной крышей, выкрашенной в незапамятные времена суриком или берлинской лазурью, с деревянными, в мелких трещинках колоннах, увитых клематисом или каприфолью. Скамейка должна быть потемневшей от времени и дождей, с вырезанными на сиденье или спинке буквами, стрелами и сердечками. Пол беседки должен быть усыпан опавшими листьями. В углу, на полу, должен стоять старый цветочный горшок с серой от пыли землей и торчащими из нее засохшим стеблем и несколькими окурками. На круглом рассохшемся колченогом столе в центре должна лежать открытая книга. Томик должен быть потрепанным, толстым, в кожаном переплете с вытертым золотым или серебряным тиснением. Между страницами должен лежать цветок, засохший, безуханный, или такой же засохший счастливый трамвайный билет. Стихи в книге должны быть все равно какими, поскольку читать их необязательно. Курить нужно задумчиво, выпуская дым ноздрями. Вспоминать нужно долго, в сладких и мучительных подробностях, о том, как еще позапрошлым летом в пруду, на берегу которого стоит беседка, купались и хохотали[98] крестьянские девки и бабы, как летели во все стороны сверкающие брызги, как играла кровь с молоком и самогоном на смородиновых почках, как без устали до самого утра шевелились кусты, как пришел кузнец, как распух, как покраснел, как посинел, как позеленел, как следующей весной какой-то аист… или это был дятел… принес к самому крыльцу… да еще и с запиской, а потом и осенью, в капусте нашли… Спаниелю Прошке, прибежавшему сказать, что барыня зовет перекапывать грядки с навозом, крикнуть: «Пошел вон, дурак!» – тут же передумать, почесать его за вислым мохнатым ухом и попросить принести тихонько чекушку водки из сапога под кроватью и кусок черного хлеба с солью из кухни. Водка должна быть…
Что ни говори, а русские щи и украинский борщ – два блюда о разном. Щи – это о жизни вообще, а борщ – это о том, что жизнь удалась. Летом жизнь удается лучше всего [75] , а потому и борщ лучше всего летний, но не тот, который варится в городе из продуктов, купленных в супермаркете, а тот, который на даче, потому что только на даче можно с гордостью сказать: «У нас в борще все свое», – включая тарелки, в который он налит, и тотчас потащить гостя в огород, в новенькую теплицу из поликарбоната, посмотреть на крошечные, молочной спелости тарелки, на которых только-только показалась голубая каемочка, и гроздья деревянных ложек, усыпавших развесистые, как у клюквы, кусты.
75
По крайней мере летом за пышной зеленой листвой не так, как зимой или осенью среди голых ветвей, заметно, что она не удается.