Повесть о двух головах, или Провинциальные записки
Шрифт:
Не всегда так было с работой в Тотьме. Это сейчас местный молокозавод в смену перерабатывает всего шесть тонн молока, а раньше сотню. Это сейчас закрыты льнозавод и мясокомбинат. Это сейчас местная пилорама еле пилит рамы, а раньше… а еще раньше тотьмичи варили соль. Бурили скважины в поисках соляных ключей и бадьями поднимали на поверхность рассол, который затем выпаривали на железных сковородах. Готовую соль ссыпали в мешки из рогожи и везли продавать. Или дарить. К примеру, тотемский воевода Кузьма Строганов в начале семнадцатого века «ударил челом государю… тысячью пудов солью». Умный был воевода. Понимал, что пустым челом можно только шишку набить.
По правде говоря, это только на словах, да на бумаге производство соли укладывается в два предложения, а на самом деле… Скважины бурили на глубину более ста и даже ста пятидесяти метров. Для этого строили высоченные, похожие на крепостные, рассолоподъемные башни. Трубы в скважину ставили деревянные, просмоленные, скрепленные для прочности железными обручами. В местном краеведческом музее хранятся фрагменты рассолоподъемной трубы шестнадцатого века. Если ее лизнуть… то можно занозить язык. Процесс бурения мог затянуться на несколько лет. В процессе бурения набегали и, все разграбив, убегали казанские татары, поляки, литовцы, казаки… а тотьмичи, для которых соль была хлебом насущным, всё бурили, качали, выпаривали, затаривали ее в мешки, грузили на дощаники, насады, лодки, лодочки и везли по реке Сухоне, на которой стоит Тотьма [59] , продавать во все концы нашей, уже и тогда хронически необъятной родины.
59
На самом деле Тотьма стоит у места впадения в Сухону маленькой речки под названием Песья Деньга. При образовании
«Пес с ней, с деньгой-то! – сказали мужики. – Главное, что рядом с царем постояли».
Что касается цели поездки Ивана Васильевича, то… да. Он вез с собой библиотеку. В последние годы жизни царь был озабочен только одним – как бы понадежнее ее спрятать. То в одном монастыре присмотрит подвал, то в другом… В Тотьме есть древний Спасо-Суморин монастырь, а из монастыря, как утверждают знающие люди, на другой берег Сухоны ведет подземный ход длиной три километра. Такой широкий, что в нем две тройки могли разъехаться. В этом подземном ходу, как говорят все те же знающие люди, есть ответвления, а в ответвлениях устроены облицованные камнем помещения, а в помещениях есть полки, а на этих полках… библиотеки нет. Честно говоря, и сам подземный ход, и помещения, и тройки… Но монастырь точно есть. Вернее, то, что от него сталось. Ну и Песья Деньга все так же впадает в Сухону. Над нею перекинут мостик, а на железных перилах этого мостика школьники пишут о том, что «вторая школа рулит», что «директор первой школы лох» и… небольшого ума человек, что «ура! каникулы!», что «Мишуринский Руслан крут», а «Верка Шумова – самая уебищная тварь района».
Что же до Петра Алексеевича, то он в топонимике края не оставил никаких следов. Ездил мимо, ездил… Впрочем, один раз остановился на соляных промыслах, собственноручно поднял со дна шахты бадью с рассолом и тут же потребовал положенной за труды платы. «Пес с… ней, с деньгой-то!» – сказали мужики и отдали ему заработанное.
Скважина была дорогим предприятием [60] и очень часто участие в ней было долевым. Купец, московский или местный, мог владеть такой трубой сам, без совладельцев, а простые горожане и крестьяне имели кто половину, кто четверть, кто осьмушку… Доходило даже до одной шестидесят четвертой доли. Мало того, такие крошечные дольки иногда делили еще и на какие-то уж совсем нанодоли под названием «жеребьи». Вот выписка из писцовой книги 1647 года: «Труба Наставка Прилуцкого монастыря, а в той трубе малая доля Анисиму Нератову двадцатая доля. В той же трубе тридцать вторая доля дьяку Осипу Палицыну. Четвертая да шестнадцатая, да тридцать вторая доля Васьки Выдрина, в той же трубе четверть гостю Алексею Булгакову» [61] . И это не все. Буровое оборудование, столбы, бечева и прочий инвентарь тоже делились на доли. Миноритарии в ЗАО «Труба» могли владеть одной восьмой долей в трубных снастях и даже в бечеве. Со стороны, быть может, это выглядит молекулярно-экономическими отношениями и похоже на филиал сумасшедшего дома, но… Представьте, к примеру, что у вас нет доли в трубе. Не в соляной. Вот прямо сейчас и нет. Даже одной миллионной нет доли, а не то, что одной шестьдесят четвертой. Зато вы владеете маленьким, буквально микроскопическим краником на этой трубе и можете… Вот на этом месте лучше всего перестать мечтать, успокоиться и вернуться в Тотьму, на берега Сухоны, по которой со времен Ивана Грозного сплошным потоком шли товары заморских купцов из Архангельска в Вологду и Москву, а из Москвы и Вологды плыли меха, кожи, пенька, воск, черная икра и медведи с балалайками. Через Тотемскую таможню проходило столько грузов, что она боролась за звание Шереметьевской.
60
У каждой пробуренной в муках трубы было свое название. Тогда были не приняты пышные названия вроде «Имени взятия Казани» или «Гвардейская, ордена Ивана Грозного второй степени, дважды хоругвеносная, имени Третьего Поместного Собора»… Называли просто: «Веселуха», или «Береза», или вовсе «Задняя».
61
Хоть в примечаниях, но стоит сказать и о пайщиках. Осип Палицын – служилый человек вологодского архиепископа. Удачно женился и после смерти тестя весь его соляной промысел прибрал к рукам. Через какое-то время уже торговый человек гостиной сотни. Воевал со всем посадом. Податей не платил, общественных служб не нес. Садист. Избивал своих кабальных людей, таможенных голов и попов. Местный батюшка отказал ему в причастии за то, что Палицын был страшный сквернослов. В ответ на отказ Палицын избил его до крови и выдрал бороду. Сутяга. Неизменно выходил сухим из воды. Дослужился до дьяка Посольского приказа. Анисим Нератов – солепромышленник и купец. На средства его потомка, Осипа Нератова, был построен в Тотьме в восемнадцатом веке храм Рождества Христова. Алексей Булгаков – солепромышленник, внук богатого московского гостя Бахтеяра Булгакова. Васька Выдрин – разгильдяй. Бизнес свой… Следы его теряются.
В середине семнадцатого века был в Тотьме таможенным головою некто Гаврилов. Как и всякий таможенный голова он… Да и кто бы удержался на его месте? Всего за год образовался недобор пошлин на полторы тысячи с лишним рублей. По тем временам это были такие огромные деньги, которые даже и сейчас меньше, чем за день, не украдут хоть бы и в самой Москве. И эта недостача возникла несмотря на то, что пошлины Гаврилов брал в два и в три раза больше положенного. На допросе посадские люди показали, что к загребущим рукам головы прилипали в большом количестве казенные деньги, которые он давал в рост, земельные участки, огороды, покосы и соляные варницы. Из Москвы, из следственного комитета, прискакал человек с приказом таможенному голове немедля ехать на допрос. Делать, однако, нечего – надо ехать. На время своего отсутствия Гаврилов передал все свои, с позволения сказать, «промыслы» купцу Кубасову. Тот заступил на должность таможенного, а в придачу и кабацкого головы и оказался… Видно место там такое было. Красило всех, кто на нем оказывался одной краской. Кубасов еще и скупал краденое, бил смертным боем подчиненных целовальников и даже был причастен к ограблениям тотемских пьянчуг в кабаках в ночное время. Стали писать в Москву жалобы, и уж был готов вмешаться в это дело воевода, как пришел из столицы указ Кубасова не трогать, а дать ему доработать положенный срок и выйти в почетную отставку с разрешением, в виде особой милости от царя, варить пиво и ставить мед. Он и вышел как раз к тому моменту, когда в Тотьму вернулся Гаврилов, которому удалось договориться об условном сроке и возмещении недоимки. Имущество Гаврилова оценили в шестьсот с лишним рублей, а недостающие деньги обязали выплатить посадских людей в шесть лет. И это логично, потому что за награждением виновных у нас всегда следует наказание невиновных. Посадские старосты обращались с челобитными в Москву, с просьбой освободить от платежа посад, а взыскивать с Гаврилова… [62] Кажется, дело еще и сейчас незакончено. На этом месте мы оставим семнадцатый век и перейдем в восемнадцатый.
62
Фактологическую основу «Повести о двух головах» я вычитал в диссертации А. П. Колесникова «Город Тотьма в семнадцатом веке», главы из которой опубликованы в третьем томе прекрасно изданного краеведческого альманаха, посвященного Тотьме. Эти тома, содержащие большое количество интереснейшего материала по истории Тотьмы, написанные при участии Тотемского краеведческого музея и Вологодского педагогического университета, входят в серию «Старинные города Вологодской области». Книги о Тотьме изданы на средства администрации Тотемского района. Продаются они практически даром. Я приобрел два тома за сто рублей. Почему я обо всем этом так подробно пишу? Да потому, что теперь у нас в провинции такое бывает редко. Краеведов-то у нас много, и они все как один энтузиасты, но чтобы область затеяла такое серьезное издание, а районная власть взяла и, не говоря худого слова, оплатила… Самое удивительное, что книги эти вышли в середине девяностых годов, а первая книга, посвященная Устюжне, в девяносто втором году. В Москве кипели страсти, расстреливали из танков Белый дом, выползали из грязи
Петр Первый проезжал через Тотьму неоднократно. Библиотеки у него, как у Ивана Грозного, не было, и он не искал подвала, в который ее можно было бы спрятать, а искал место для того, чтобы прорубить окно. Окно-то он, как известно, прорубил и заодно порубил на мелкие, заросшие бурьяном тропинки торговый путь из Архангельска до Москвы по Северной Двине и Сухоне. Худо пришлось Тотьме. Но беда одна не пришла. Беда приводила с собой конкурентов-солеваров из Соли Камской, где соленосный раствор залегал ближе к поверхности, и содержание соли в нем было выше. Мало-помалу солеварение в Тотьме хирело. Тут бы Тотьме и превратиться навсегда в заштатный городишко с сонными курами, покосившимися домишками и кабаками. Она бы и превратилась, кабы не… но тут надо немного отступить назад и много на Восток, откуда в Петербург возвращались участники экспедиции Беринга и Чирикова, открывшие Алеутские и Командорские острова и побывавшие на Аляске. Их рассказы о лежбищах морских котиков, не боящихся людей, о каланах, песцах, черных лисицах, морских коровах, сиренах… Уже через четыре года к американским берегам отправилась торгово-промысловая экспедиция, снаряженная на деньги тотемского купца Федора Холодилова. Теперь в его белоснежном каменном двухэтажном особняке на берегу Сухоны находится районное полицейское управление. По какой из комнат часами ходил из угла в угол Холодилов, обдумывая свое рискованное предприятие? Да ни по какой. У него и денег не было на такой особняк, пока не разбогател Федор Холодилов на продаже пушнины, добытой на Аляске. За сорок лет его экспедиции добыли пушнины на сотни тысяч рублей.
Вслед за Холодиловым потянулись и другие купцы. Компании тотемских купцов снарядили два десятка экспедиций в Тихий океан. Только братья Пановы организовали одиннадцать экспедиций и вывезли мехов на миллион рублей. Братья украсили Тотьму удивительной красоты Входоиерусалимским храмом, который, кроме того, что он храм, еще и бегущий под всеми парусами фрегат, или корвет, или бриг, колокольня которого смотрится грот-мачтой всей Тотьмы.
Не у всех, конечно, были такие деньги, как у Пановых или как у купца-морехода Черепанова, построившего на свои средства Троицкую церковь. Посадский человек Петр Шишкин отметился в истории составлением первой карты Алеутских островов, а мещанин Иван Александрович Кусков и вовсе основал в Калифорнии крепость Форт-Росс, и был ее комендантом много лет. Форт-Росс, о котором мы давно позабыли, а из тех, кто позабыл, большая часть и вспоминать не хочет, был для нас как вал между Англией и Шотландией для императора Адриана, как Индия для Александра Македонского, как Эверест для Эдмунда Хиллари. К Форту-Росс шли Ермак и Ерофей Хабаров, к нему плыли Семен Дежнев и Витус Беринг. Дальше мы никогда… И теперь уже вряд ли. Дальше был только спуск – сначала продажа форта, а затем и продажа Аляски. А повернись все по-другому? Теперь ведущий новостей рассказывал бы нам с утра пораньше, что на Аляске и в Калифорнии уже проголосовали и, по данным ЦИКа, там с убедительным преимуществом побеждает партия «Единая Россия». Или приехал бы к нам Шварценеггер… Нет, не приехал бы – срочно прилетел. Его бы вызвали в Кремль для отчета. Устроили бы выволочку за отвратительные дороги, за безумные цены на газ в Лос-Анджелесе, за прорыв канализации и разгул гей-пропаганды в Сан-Франциско и направили главой администрации в какой-нибудь, прости Господи, Урюпинск-на-Амуре. И никто не стал бы нам тыкать в глаза этой чертовой Силиконовой долиной. Ну не уродился там горох, не уродился. В следующем году посеяли бы овес пополам с кукурузой. Шойгу бы и посеял. Кому же, как не ему…
Иван Александрович Кусков после выхода в отставку вернулся в Тотьму. Он был тогда в звании коммерции советника. Таких советников тогда в империи было всего пять, но… он вернулся в Тотьму и через три месяца заболел и умер. Похоронили его на кладбище Спасо-Суморина монастыря. Теперь там кладбища нет, а есть футбольное поле. Негде было играть тотьмичам в футбол при советской власти – вот они и… Надгробия, правда, не выбросили, а поступили с ними по-хозяйски – заложили в фундамент строящейся бани. Но памятник Кускову все же есть. Новенький, с крестом, чугунными цепями, якорем, выкрашенным черной краской, и четверостишием про «оскаленные берега Аляски». С портретом Ивана Александровича и парусным кораблем на гранитной плите. Поставили его в укромном углу, за полуразрушенным монастырским корпусом. Есть в Тотьме и музей Кускова, в том самом доме, в котором он провел три последних месяца своей жизни. Бревна, из которых сложен дом, считай, что все новые, но одно, а может, и два из тех самых, которые были при Кускове. Так сказали сотрудникам музея реставраторы из Вологды. А которые те бревна – не показали…
Кусков как-то писал своему другу и учителю Баранову, управляющему Российско-американской компании: «Служить на пользу Отечества – есть ли в нашей жизни большая награда, Александр Андреевич. Что для тебя, что для меня. Тем и живем, тому и рады бываем. Иной жизни для себя не мыслю…» Положа руку на сердце – много ли сейчас найдется людей, способных такое написать в частном письме? Не в газете, не с трибуны прокричать, не на предвыборном митинге, а в частном письме, о котором не узнает ни «Живой журнал», ни «Фейсбук». Еще и существительное «отечество» написать с прописной, а не со строчной буквы.
На память об Америке остались Тотьме несколько бегущих по синим волнам северного неба белых, как облака, храмов, выстроенных в стиле тотемское барокко, да изображение черной американской лисицы на гербе города.
От нескольких столетий солеварения осталось куда как меньше – название гостиницы «Варницы», фрагменты деревянной рассолоподъемной трубы в краеведческом музее, маленький бальнеологический санаторий-профилакторий неподалеку от Тотьмы и еще один побольше в селе имени Бабушкина. Лечат там соляными ваннами, сбором грибов, ягод, а зимой еще и лыжами. Чтобы отдыхающие не скучали, возят их на экскурсии в тотемские музеи. В Тотьме на десять тысяч жителей пять музеев. Едва ли где в России, да и не только в ней, найдется город, в котором на каждые две тысячи жителей приходится один музей. Тут тебе и музей мореходов, расположенный во Входоиерусалимской церкви [63] , и дом-музей Кускова, и музей церковной старины, и поэта Рубцова, уроженца здешних мест, и, наконец, краеведческий, в котором одном многие тысячи интереснейших экспонатов [64] .
63
Музей туда въехал не сразу после того, как при советской власти храм закрыли. Долгие годы там был винзавод, и от него в экспозиции музея осталась машина для закрывания бутылок. В одиннадцатом году краеведческий музей, благодаря титаническим усилиям своего директора выиграл грант, и все два миллиона семьсот тысяч, полученные по этому гранту, были отданы на реставрацию Входоиерусалимской церкви. Об этом, конечно, нужно писать заглавными буквами и не в примечаниях.
64
Взять, к примеру, такой экспонат, как бивень мамонта. Редкий российский провинциальный музей без него обходится. В тотемском краеведческом их два! Еще и череп мамонта с сохранившимися перегородками для мысли. У мамонта, как известно, в голове помещалась всего одна мысль, но довольно больших размеров, и думать ее всю сразу он не мог. Он думал ее последовательно, частями. Для того в мозгу и существовали перегородки, которые сохранились в очень немногих черепах мамонтов. Тотемский экземпляр – один из них. В музее есть еще и нижняя Мамонтова челюсть. И жемчужина палеонтологической экспозиции – молочный зуб мамонтенка. И это не все. В одном из залов музея стоит в полный рост чучело огромного медведя. Знаменито оно тем, что на правой верхней лапе у него нет одного когтя. Нет, это не охотники взяли коготь себе на память. По старинному поверью, женщине, которая никак не может выйти замуж, помочь это сделать может только медвежий коготь с правой верхней лапы, который нужно постоянно носить с собой. Признался мне экскурсовод, что недосмотрели они. Спилил кто-то коготь. Вернее сказать, спилила. Может, уже и замуж вышла, а коготь отдала той, кому он нужнее.
Краеведческий музей в Тотьме не только музей, но и организатор фестиваля «Город детства на Царёве» [65] . Фестиваль этот устраивают каждые два года для детдомовских детей и детей из малообеспеченных семей Вологодской области. Заканчивается праздник выпуском в небо воздушных шариков.
Сколько участников – столько и шариков. Шарики не простые, а волшебные. Если загадать желание и отпустить в небо шарик, то оно непременно исполнится. Но сначала организаторам надо купить шарик наполненный гелием. Для того, чтобы купить шарик, наполненный гелием, нужны деньги, и тут сколько желаний не загадывай, а они в карманах волшебным образом не появятся. Делать нечего – идут сотрудники музея с протянутой рукой к местному купечеству.
65
Царёва – приток Сухоны.