Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3
Шрифт:
В самом деле, не составляет большого труда усвоить наиболее распространенные мелодии, требующие от исполнителя знания определенных приемов. Всякий может выучить несколько известных китайских пьес, какими бы сложными они ни были. Но японское кото – совсем другое дело. Здесь мастерство исполнителя измеряется прежде всего умением заставить струны откликаться на сокровенные движения собственной души и одновременно звучать в строгом согласии с другими инструментами. Если это достигнуто, японское кото по изяществу звучания, богатству оттенков едва ли не превосходит все остальные инструменты.
Великий министр играл на кото, настроенном в
На китайском кото играл принц Хёбукё. Этот инструмент хранился во дворце Благодатного света, Гиёдэн, передаваясь от одного государя к другому, и постепенно за ним закрепилась слава первого кото Поднебесной. Покойный Государь незадолго до своего ухода из мира подарил его Первой принцессе, страстной любительнице музыки. Она же передала его Великому министру, пожелавшему придать возможно больше блеска нынешнему празднеству.
Вспомнив об этом, Гэндзи почувствовал себя растроганным, и думы его устремились в прошлое. Изрядно захмелевший принц, не сумев, как видно, справиться с волнением, тоже заплакал. Словно проникнув в сокровенные мысли Гэндзи, он положил перед ним китайское кото, и тот заиграл, поддавшись очарованию мига, но, к сожалению, ограничился всего одной мелодией, вызвавшей всеобщее восхищение.
Празднество не отличалось особой пышностью, но было что-то бесконечно прекрасное в этом вечернем музицировании.
Певцы собрались у главной лестницы и пели, переходя из одной тональности в другую. Голоса у них были превосходные. Чем больше темнело, тем тише, спокойнее звучала музыка, когда же запели «Зеленую иву», восхищение собравшихся достигло предела. Вряд ли кто-то удивился бы, если б соловей и в самом деле проснулся в своем гнезде [6] . Воспользовавшись тем, что празднество не было подчинено официальным установлениям, Гэндзи позволил себе одарить гостей куда щедрее, чем предписывалось правилами.
6
…если б соловей и в самом деле проснулся в своем гнезде. – См. песню «Зеленая ива» («Приложение», с. 102).
На рассвете госпожа Найси-но ками уехала, осыпанная богатыми дарами.
– Живя в уединении, словно отрекшись уже от этого мира, – сказал Гэндзи ей на прощание, – я порой не замечаю, как проходят дни и луны. Но, подсчитав мои годы, вы напомнили мне о приближающейся старости. Грустно, право... Прошу вас, навещайте меня почаще, хотя бы затем, чтобы увидеть, насколько я постарел. Жаль, что мы встречаемся с вами гораздо реже, чем хотелось бы, но, увы, в мои годы и в моем положении...
Так, им было о чем вспомнить, немало печального и радостного связывало их в прошлом, но слишком непродолжительной оказалась их встреча, и Гэндзи не скрывал досады. Впрочем, и у Найси-но ками тяжело было на душе. Как подобает благонравной дочери, она всегда почитала родного отца, но сердце ее было преисполнено горячей признательности к Гэндзи. Да и могло ли быть иначе, ведь с годами (и особенно после того, как определилось ее положение в мире) она поняла, сколь многим ему обязана.
Итак,
Когда кареты приблизились к дому, Гэндзи сам вышел навстречу принцессе и помог ей выйти, хотя это и не предусматривалось никакими установлениями. Как ни высоко было положение Гэндзи, он оставался простым подданным, а потому возможности его были ограниченны, и происходящее мало походило на церемонию представления ко двору. Однако всем было ясно, что союз этот необычен и слова: «О благородный юноша, приди!» [7] – в настоящем случае неуместны.
В течение трех дней в доме на Шестой линии продолжались праздничные церемонии, в подготовке которых немалое участие принял и Государь из дворца Судзаку.
7
О благородный юноша, приди! – См. песню «Наш дом» («Приложение», с. 95).
Это было беспокойное время для госпожи Весенних покоев. Вряд ли стоило опасаться, что ее положение в доме пошатнется, но она не привыкла иметь соперниц, принцесса же была не только юна и хороша собой, но еще и обладала высоким званием, с которым нельзя было не считаться, и церемония переезда стала лучшим тому подтверждением. Словом, госпоже было от чего впасть в уныние. Однако она подавляла мрачные мысли и ничем не выдавала своей тревоги. Помогая Гэндзи готовиться к приему принцессы, она заботливо вникала во все мелочи, так что он не уставал восхищаться ею, все больше утверждаясь в мысли о ее исключительности.
Принцесса – маленькая, хрупкая – поразила Гэндзи телесной и душевной незрелостью. Она казалась ребенком, и, глядя на нее, он вспомнил, как когда-то появился в его доме юный цветок Мурасаки... Да, госпожа уже тогда обнаруживала незаурядную тонкость ума и была прекрасной собеседницей. Принцесса же не имела иных достоинств, кроме детского простодушия. «Что ж, и это неплохо, – успокаивал себя Гэндзи. – По крайней мере она не высокомерна». «И все же, будь она хоть немного разумнее...» – думал он, вздыхая.
Три ночи подряд провел Гэндзи в покоях Третьей принцессы, и не привыкшая к одиночеству госпожа совсем приуныла, хотя и виду не подавала, что страдает. Она заботливо пропитывала благовониями одежды супруга, и ее печальное лицо было так трогательно-прелестно, что сердце Гэндзи болезненно сжималось и слезы навертывались на глазах. «Как мог я поставить кого-то рядом с ней? – сетовал он. – Ни в коем случае нельзя было этого делать. Виною всему мое поистине непростительное малодушие и легкомыслие. Ведь как ни молод Тюнагон, Государю не удалось уговорить его...»