Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)

Сикибу Мурасаки

Между тем Гэндзи, тихонько толкнув чуть приоткрытую дверцу кладовой, сквозь узкую щель между ширмами пробрался в покои. Наконец-то он смотрел на Государыню, и слезы радости текли у него по щекам.

– О, какая мука! Ужели век мой подошел к концу?
– говорила она, повернув голову в сторону сада, так что Гэндзи мог видеть ее прелестный профиль.

– Хоть плодов извольте отведать!
– потчевали ее дамы. Плоды, разложенные на крышках [13] , были весьма соблазнительны, но, даже не взглянув на них, Государыня продолжала сидеть неподвижно, видимо погрузившись в размышления о превратностях этого безотрадного мира. Никогда еще Гэндзи не находил ее такой прекрасной. Все в ней было совершенно: очертания головы, ниспадающие вдоль спины волосы, благоуханная

нежность лица… И какое удивительное, просто невероятное сходство с госпожой из Западного флигеля! Это сходство поразило Гэндзи тем более, что за долгие годы разлуки образ Государыни начал понемногу стираться из его памяти. В какой-то миг ему показалось даже, что перед ним не Государыня, а госпожа Мурасаки: та же горделивая осанка, та же неторопливая грация движений… Да, он и в самом деле обрел надежный источник утешения. И все же, будь на то его воля, он предпочел бы более зрелую красоту Государыни. Впрочем, не потому ли, что слишком долго стремилось к ней его сердце? Так или иначе, она превосходила всех женщин, которых он знал.

13

Плоды, разложенные на крышках…– в эпоху Хэйан вместо тарелок часто пользовались крышками (от шкатулок, тушечниц и т.п.)

Не сумев справиться с волнением, Гэндзи украдкой пробрался за полог и потянул Государыню за подол. Уловив аромат, в происхождении которого можно было не сомневаться, она отшатнулась в ужасе и смятении и ничком упала на ложе. «Ну хоть один взгляд!» - обиженно молил Гэндзи, притягивая ее к себе. Выскользнув из верхнего платья, Государыня попыталась скрыться, однако волосы ее неожиданно оказались зажатыми в руке Гэндзи вместе с платьем, и, сокрушенная мыслью о неотвратимости судьбы, она поникла бессильно. Гэндзи, потеряв голову от страсти, которую таил в душе своей все эти долгие годы, рыдал, осыпал ее упреками, но, содрогаясь от ужаса и возмущения, она даже не отвечала ему.

– Право, я совсем больна. Может быть, мы поговорим как-нибудь в другой раз?
– просила она, но, не слушая, Гэндзи продолжал уверять ее в своей беспредельной любви. И как ни тяготило Государыню его присутствие, кое-что из сказанного им, несомненно, нашло отклик в ее сердце.

Государыня явно не желала обременять свою душу новыми прегрешениями: речи ее были ласковы и вместе с тем не оставляли Гэндзи ни малейшей надежды. Но скоро и эта ночь подошла к концу. Противиться воле Государыни Гэндзи не решался, тем более что достоинство, с которым она держалась, внушало ему невольное уважение. В конце концов, пытаясь хоть как-то смягчить ее сердце, он взмолился:

– Прошу вас, не отвергайте меня совсем, даже такие встречи будут для меня утешением. Поверьте, я никогда не сделаю ничего, что могло бы оскорбить вас.

Самые обыкновенные обстоятельства могут показаться трогательными людям, связанным подобными узами, а уж эту ночь никак нельзя было назвать обыкновенной.

Тем временем совсем рассвело, и обе дамы принялись торопить Гэндзи. Видя, что Государыня вот-вот лишится чувств, Гэндзи едва не заплакал от жалости.

– О, как бы я хотел уйти из этого мира, - говорил он, и мучительная страсть звучала в его голосе, - тогда никто никогда не будет омрачать вашу жизнь напоминаниями обо мне. Боюсь только, что это дурно скажется на вашем будущем…

Если и впредь Будет вот так же трудно Встречаться с тобой, Много жизней еще придется Мне прожить, печалясь, вздыхая…

Но ведь и для вас это станет тяжким бременем… - посетовал он, а она, тихонько вздохнув, ответила:

– Пусть много веков Суждено мне прожить под бременем Твоих упреков, Буду знать, что этим обязана Безрассудству желаний твоих.

Пожалуй, никогда еще Государыня не казалась ему столь пленительной, но, не желая больше мучить ни ее, ни себя, Гэндзи поспешил уйти. Нетрудно представить себе, в каком смятении были его

чувства.

«Что, кроме нового унижения, принесет мне новая встреча? Так пусть хотя бы пожалеет о том, что обошлась со мной столь сурово», - подумал он и решил не писать Государыне положенного письма.

Затворившись в доме на Второй линии, Гэндзи не бывал ни во Дворце, ни в Весенних покоях. Не заботясь о том, что подает таким образом повод к молве, он денно и нощно вздыхал и печалился, пеняя на непреклонность Государыни, и в конце концов даже занемог от тоски: казалось, рассудок его вот-вот помрачится. «Для чего? «Годы текут, и лишь умножаются горести…» (93) - в отчаянии думал он и готов был удовлетворить наконец свое давнишнее желание, но юная госпожа была так мила и так трогательно нуждалась в нем, что оставить ее не представлялось возможным.

Государыня долго не могла прийти в себя после той встречи, Омёбу же и другие испытывали некоторое разочарование, видя, что Гэндзи, упорствуя в своем уединении, даже не пытается снестись с ними. Государыню больше всего беспокоила судьба принца Весенних покоев. «Досадно, если господин Дайсё затаил на меня обиду. Что, если, совершенно упав духом, решится он на последний шаг?
– думала она.
– Но уступи я ему, мне уже не спасти своего доброго имени. А мир и без того так враждебен». Она готова была отказаться от своего ранга, лишь бы не навлекать на себя гнева Государыни-матери.

Вспоминая о ласковых словах, сказанных ей на прощание ушедшим Государем, Государыня с горечью думала: «Как многое переменилось с тех пор! Увы, в мире нет ничего постоянного. Хоть и не грозит мне участь супруги Ци [14] , вряд ли удастся предотвратить толки». Тягостным бременем сделалась для нее жизнь, и решилась она отречься от мирской суеты, но могла ли изменить свой облик, не повидавшись с сыном? Тайком отправилась она во Дворец. Господин Дайсё, ранее не упускавший даже куда менее значительной возможности услужить Государыне, на этот раз под предлогом нездоровья отказался от чести сопровождать ее. В остальном же он продолжал оказывать ей положенные почести, и дамы, прослышавшие о том, что Гэндзи целыми днями грустит, искренне сочувствовали ему.

14

Хоть и не грозит мне участь супруги Ци…– Имеется в виду наложница императора ханьской династии Гао-цзу (206-195 гг. до н. э.), которая пыталась поставить на престол своего сына, оттеснив законного наследника, сына императрицы Люй. Это ей не удалось, и после смерти имп. Гао-цзу на престол взошел Сяо Хуэй, сын Люй. Люй стала мстить Ци (см.: Сыма Цянь. Исторические записки. Т.2. М., 1975, с.200)

Принц похорошел и очень вырос. В последнее время он почти не виделся с матерью, и теперь так и льнул к ней, простодушно радуясь встрече, а она растроганно глядела на него, чувствуя, как слабеет ее решимость. Но то, что увидала она во Дворце, укрепило ее в мысли о ненадежности этого печального, подверженного постоянным переменам мира. Она боялась навлечь на себя недовольство Государыни-матери, и даже выезды во Дворец, сопряженные теперь с целым рядом обстоятельств, унижающих ее достоинство, не приносили ей ничего, кроме мучений. Тревожась за будущее принца Весенних покоев, терзаемая самыми мрачными предчувствиями, Государыня пребывала в постоянном смятении.

– Что скажешь ты, если мы с тобой теперь долго не увидимся, если лицо мое изменится, станет безобразным?
– спрашивает она сына, а он, глядя на нее, смеется:

– Как у Сикибу, да? Но разве такое возможно?

Право, что толку говорить с ним об этом? И, растроганная до слез, она лишь молвит:

– Сикибу уродлива от старости, я не о том говорю. А вот что ты скажешь, если мои волосы станут еще короче, чем у нее, если я надену черное платье и сделаюсь похожей на ночного монаха [15] , а видеться с тобой мы будем совсем редко?

15

Ночные монахи– монахи, которые призывались в дом, чтобы всю ночь читать молитвы в покоях