Повесть о художнике Айвазовском
Шрифт:
Художники последовали за ними. Крестьянки устремились к стене, где была прикреплена бронзовая доска. Женщины упали на колени и начали горячо молиться. Они протягивали детей к доске, чтобы те коснулись ее. Долго задерживаться и молиться женщинам не давали стоящие сзади, те, кто дожидался своей очереди.
Чичероне указал на доску и пояснил молодым художникам:
— Там лежит синьор Сильвестро. Он святой человек.
Айвазовский и Штернберг, взволнованные всем происходящим, подошли к доске и разглядели на ней барельеф. Он изображал Щедрина, сидящего с поникшей головой. В руках у художника были палитра и кисти. Под барельефом была выгравирована короткая надпись: «Здесь лежит Щедрин».
Долго стояли друзья у могилы
Наконец, молодые художники вышли из часовни и сели отдохнуть невдалеке под деревом.
Увидев сторожа, они подозвали его и стали расспрашивать о причинах паломничества к могиле русского художника.
Сторож оказался словоохотливым человеком. Из его рассказа Айвазовский и Штернберг узнали, что синьор Сильвестро был очень добрый человек. Он прожил в Сорренто несколько лет и заслужил всеобщую любовь среди горожан и жителей окрестных деревень. Каждый его приезд в деревню был настоящим праздником для ребятишек. Художник приносил им сладости, брал с собою на прогулки. После каждой очередной продажи картин он всегда помогал бедным крестьянским семьям. После его смерти в народе пошли слухи, что молитва у могилы доброго синьора Сильвестро исцеляет больных детей.
Слушая рассказ сторожа, Айвазовский воссоздавал в памяти картины покойного художника, в которых так гениально и просто запечатлена бесхитростная радость бытия и вечная, но постоянно изменчивая красота природы. И ему стала еще ближе светлая, чистая душа Сильвестра Щедрина, мудрого и доброго в искусстве и жизни.
И теперь, у этой белой часовни на итальянской земле Айвазовский дал в душе обет следовать примеру Щедрина.
При расставании во Флоренции Гоголь взял с Айвазовского слово навестить его сразу по прибытии в Рим. В Риме Айвазовский решил, не откладывая, разыскать улицу Феличе, на которой жил Гоголь. Прохожие ему объяснили, как найти квартал художников, где находилась эта улица. В Риме художники, скульпторы, литераторы заселили целый лабиринт узких улиц и переулков. В этом квартале много старых домов, темных, тесных лавок, в них торгуют картинами, сбывают всякие антикварные вещи.
В этом квартале, на улице Феличе, жил Гоголь.
И вот Айвазовский в объятиях Гоголя. Из соседней комнаты выбежал в халате заспанный Панов, живший у Николая Васильевича, и тоже прижал его к груди.
Гоголь с удовольствием оглядел стройную фигуру молодого художника и буквально засыпал его вопросами:
— Где вы остановились? Что вам уже понравилось в, Риме?
— В Риме, Николай Васильевич, мне уже понравились римляне и голубое небо над лабиринтом узких улиц.
— Великолепно! Отменный ответ! — восхищается Гоголь. — Панов, он наш, он уже чувствует Рим… А теперь мы вас поведем поснидаты. [25]
25
Позавтракать (укр.)
После завтрака в кафе Греко, где к ним присоединились Александр Иванов и Моллер, [26] Гоголь отправился домой работать над «Мертвыми душами». Айвазовскому он ласково сказал:
— Пойдите взгляните на Рим, а вечером приходите со Штернбергом. Будут только свои.
Айвазовский и Штернберг пришли, когда все уже сидели за чаем. Николай Васильевич пожурил опоздавших и предупредил, что у него собираются не позже половины восьмого.
Гоголь был оживлен и говорил на любимую тему — о Риме. Николай Васильевич не скрывал, что все это он повторяет для Айвазовского и Штернберга. Иванову, Моллеру и Панову он давно привил любовь к этому городу.
26
Моллер Ф. А. (1812–1875) — известный
— Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу и уже на всю жизнь… говорил он тихо, и его зоркие глаза были устремлены на юношеское лицо Айвазовского. — Жаль, что вы прибыли сюда осенью. То ли дело весной… В других местах весна действует только на природу — вы видите: оживает трава, дерево, ручей — здесь же она действует на все: оживает развалина, оживает высеребренная солнцем стена простого дома, оживают лохмотья нищего…
Долго еще Гоголь восторженно говорил о Риме и его обитателях.
Потом незаметно беседа обратилась к России и Иванов, обычно мало разговорчивый и необщительный, особенно в присутствии новых лиц, попросил молодых художников рассказать о Петербурге, об Академии, о всем примечательном, что происходило в его отсутствии.
Айвазовский и Штернберг начали рассказывать о Брюллове, как во время чествования художника в Академии Карл Павлович снял с себя лавровый венок и почтительно возложил его на своего учителя Андрея Иванова, которого император Николай уволил из профессоров Академии.
Иванов знал уже об этом из письма отца, но его интересовали подробности.
Штернберг добавил, что двор увидел в этом смелом поступке Брюллова открытый вызов государю и стал коситься на художника.
Иванов с большим вниманием и интересом отнесся к известию, что Брюллов задумал новую картину «Осада Пскова» и уже приступил к ней, но все еще недоволен эскизами.
Айвазовский сообщил, что Карл Павлович последнее время сильно затосковал и часто бывает у Глинки, где отдыхает, слушая его пение и игру на рояле.
Тут Гоголь вспомнил, как в Петербурге ему неоднократно рассказывали о сильном впечатлении, которое произвела на Глинку игра Айвазовского на скрипке, и стал просить молодого художника попотчевать их музыкой.
Гоголь попросил своего квартирного хозяина синьора Челли послать слугу за скрипкой Айвазовского. И вот убрали со стола, каждый удобно расположился и Айвазовский устроился на низкой скамеечке против Гоголя. Ему вспомнился тот зимний вечер в Петербурге, когда он познакомился с Глинкой. Его душой завладели видения и чувствования тех далеких дней, и он заиграл так вдохновенно, что ощутил, как холодок пробежал по его спине. Да как же ему было не играть так, если он не отрывал теперь взгляда от лица Гоголя, как когда-то от лица Глинки!
Слушателей сразу покорила глубина чувств и мастерское исполнение молодого скрипача. Глаза у Гоголя заблестели, а у сурового Иванова лицо прояснилось и помолодело, как будто он не был знаком с тяжкими житейскими заботами и постоянными творческими муками.
Айвазовский играл те же мелодии, что и Глинке, мелодии, которые, как ему передавал последний раз сам Михаил Иванович, тот включил лезгинку и в сцену Ратмира в третьем акте «Руслана».
Айвазовский кончил играть и тотчас же раздались шумные возгласы и аплодисменты: это выражали свой восторг остановившиеся под окнами Гоголя прохожие. Но особенно неистовствовали соседки из ближних квартир. Они все далеко высунулись из своих окон, рискуя свалиться, и просили синьора Николо повторить эти прекрасные мелодии. Из всех окон и с улицы все громче стали повторяться крики:
— Великолепно, синьор Николо! Восхитительно, Maestro Russi. Браво, браво!
Тогда, чтобы не присвоить себе чужую славу, Гоголь обнял Айвазовского за талию, подвел его к открытому окну и жестом показал, что играл на скрипке не он, а этот молодой синьор. На улице уже стемнело и на фоне освещенного окна хорошо был виден стройный юноша. Густая толпа, образовавшаяся на улице, долго и шумно приветствовала скрипача.
Когда же толпа рассеялась и восторженные соседки устали от криков, неудобного положения на подоконниках и скрылись, наконец, в своих комнатах, Гоголь прочувствованно сказал: