Повесть о любви, детях и кроликах. Повести.
Шрифт:
– Зовут его Юрий Климович. Просто врачей часто называют по фамилиям. Спи, спасительница рода человеческого.
Зина быстро поправлялась. При хорошем уходе и питании округлилась и порозовела. Оказалось, что она совсем ещё не такая старуха, как мне казалось вначале. Ей сделали операцию на одно ухо, она стала слышать намного лучше.
Как то вечером я у Мишки делала уроки. С математикой у меня явно не клеилось, и мой умный сосед взял надо мною шефство. Он мне что-то объяснял, а я размышляла, как жить дальше и где бы мне пристроиться в жизни, чтобы без этой самой
– Миша, а правда врачам математика не нужна?
– с надеждой спрашивала я.
– Нужна, Вера, всем нужна...
Он не успел договорить до конца, в дверь к Глузманам постучали и, не дождавшись ответа, к ним ввалилась Клавка с двумя полными авоськами в руках.
– Господин доктор Глузман, - с порога кричала соседка, - вы очень странный человек, все берут, а вы денег не берёте, так давайте выпьем с вами и закусим по-человечески. Я вот водки принесла, голубцы накрутила, мяса нажарила с картошкой, холодца наварила, а то ваша супруга вас одними фрикаделями кормит и гречкой, вот вы и худой такой, разве ж это еда для мужчины.
– Уважаемая Клавдия Георгиевна, - пискнула Раиса Давыдовна, - у Юрия Климовича гастрит и...
– Рая, помолчи, - Глузман подошёл к Клавке и отобрал у неё авоськи, - проходите, не стойте на пороге, присаживайтесь, почему же не выпить с хорошим человеком. Рая, накрывай на стол, и тащи, что там у нас есть из эн зэ*: икорку, шпроты...
Через полчаса за мной явилась бабушка и узрела умилительную картину. За столом разрумянившиеся соседи, выпивают и закусывают.
– Галю, - позвала Клава, - присоединяйся. Ой, Юра, это ничо, что я зову в чужую компанию.
– Всё нормально, Клавдия, тут все свои.
Бабушка смутилась:
– Я в халате, я сейчас...
Она вернулась через пять минут в крепдешиновом платье, сверху надела синий пиджак, на лацкане которого красовалась медаль. Кинув на медаль испуганный взгляд, Клавка опустила глаза и допила свою рюмку без тоста.
Мне постелили на раскладушке. Мы уснули под дружный хор, распевающий на все голоса:
– Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой!..
Зачем, зачем ты снова повстречался,
Зачем нарушил мой покой?
* - неприкосновенный запас.
Глава 5.
Февраль 1956 года.
ХХ съезд КПСС, доклад Н. С. Хрущёва,
В коммуналке нашей поселились слёзы и скорбь и тихая радость. Плакала и скорбела бабушка, все остальные тихо радовались. Всё равно боялись радоваться громко.
В силу своего малолетства я мало что понимала, но жалела свою бабушку. Бабушка ходила заплаканная, повторяла, как в бреду:
– Как такое может быть? Я не могу поверить? Он - наш вождь, с его именем мы шли на ратные подвиги и погибали в бою... Что теперь будет дальше? Чему учить детей и молодое поколение? Какое счастье, что Александр Романович до этого не дожил...
Я обнимала её, вытирала слёзы:
– Бабушка, ну не плачь, пожалуйста, я всё равно тебя любила и буду любить, даже если не станет коммунизма...
– Вера, не говори ерунды, где ты этого набралась? От Мишки? Стегать его надо, ишь, какой умник. Молчи и никому такого не говори. Был коммунизм и будет, только какой-то другой, наверное...
И опять начинала плакать.
В субботу утром мы сидели на кухне и поедали Клавины блинчики с чаем.
– Ты, Галю, не плачь, чего ты убиваешься. Работала, заработала пенсию, воспитала хорошую дочку, имеешь внучку...
На кухню зашёл Глузман за закипевшим чайником.
Клава подскочила:
– Господин доктор, Юрий Климович, возьмите, я тут блинов напекла с утра, очень вкусные.
– Клавдия, перестань уже называть меня господином и по отчеству. Мы же с тобой на брудершафт пили. А за блины спасибо - возьму. А вы, Галина, перестаньте слёзы лить. Вы бы себе задали вопрос, почему все молчали до сих пор и где они были, когда всё это происходило...
Глузман вышел, неся в одной руке чайник, в другой - тарелку с блинами. Клавдия вслед перекрестила его спину.
– Какой человек! На брудеш... брудур... со мной пил, не брезговал. Еврей, но очень хороший человек.
Она вернулась к столу, долила себе чаю.
– Ты, Галю, жила за спиной своего мужа, печатала свои газеты, а жизни не знаешь... Я из раскулаченных, мало кто об этом знает. Мой дядька, царство ему небесное, женился на мне и поменял фамилию. Как пришли к нам в деревню и единственную корову нашу стали уводить, муж мой, царство ему небесное, не выдержал и, схватив вилы, пошёл на них. Застрелили его у нас на глазах. Мало им было, меня снасильничали, - она покосилась в мою сторону, но бабушка её не перебивала, - а Зина маленькая кричать стала, так её прикладом по голове... Оттого и оглохла... Бросили нас умирать. Как я до дядьки дошла, до сих пор понять не могу. Он жил в малюсеньком домике на Трухановке. Старый был и вдовый, но мы поженились, чтобы мне документы поменять. Где я только не работала... Вокзал новый строила, работала штукатурщицей и каменщицей. Как война началась и стали бомбить, мы успели убежать, пока мост через Днепр не уничтожили, люди добрые приютили в бараке. Я с немцами не водилась, и подстилкой ихней не была. Работала в прачечной, там было тепло и давали паёк, Зина была всё время при меня. Нужно было жить, там и научилась шить. Вот так, Галю, люди выживали. Вы в Свердловске всего этого не знали. Не плачь, всё успокоится...