Повесть о любви и суете
Шрифт:
Оля запела сразу, не настраивая инструмента:
Она умерла оттого, что хотелаЛюбви без меры и без предела,Она упала оттого, что летела,И тело ее — уже не тело,Она замолчала оттого, что не пела,А говорить она не умела,Вся в белом, белее снега и мела,Она шагнула вперед так смелоОна сделала шаг.Ребята подпели последнюю
Теперь уже ребята не стали подпевать, потому что грустно было и им.
30. От ясного можно всегда уйти, а от неясного — никогда
Каждый, наверно, молчал о своём.
Я лично думал о судьбе Анны, о своей судьбе — и сознавал, что из-за всего вместе ощущаю какое-то неточное, но и неодолимое чувство. Из-за всего случившегося.
Случившегося, однако, не сегодня только, ибо сегодня ничего как раз не случилось; случившегося не только сейчас, а вообще — за всю мою жизнь и в результате всех моих мыслей или переживаний. И что, хотя это чувство очень смутное и приблизительное, оно сильнее всего более ясного. Потому что от ясного можно всегда уйти, а от неясного — никогда. И потому ещё, что всякому точному знанию или чувству противостоит более точное. Или такое, какое таковым кажется. Можно, скажем, уйти и от радостного, и от печального. Но от радостной печали — нельзя. Некуда. Как некуда, наверное, уходить от счастья.
Поэтому, наверно, и от бога, которого люди не знают, не понимают или даже не принимают, как я, уйти труднее, чем от человека. И придти к нему тоже труднее.
И ещё я сознавал, что не знаешь и того — что же с этим ощущением делать? Жаловаться на него или, может быть, радоваться ему? Не знаешь — как не знаешь что делать с несуществующим? Знаешь о нём только одно: без него, несуществующего, существовать не получается.
Мне показалось ещё, что все вокруг, включая американцев и араба с арабками, ощущают то же самое чувство. Если не сейчас, то время от времени. Если не из-за Анны, то из-за другого человека. Или другой вещи.
Гуров, по крайней мере, как мне подумалось тогда, молчал из-за того же.
Потом он поднял взгляд на Анну и велел ей следовать за ним в зал, к телефонам, чтобы выведать у подонка Зазы бразильский номер Гибсона.
Катя перестала, видимо, переживать из-за Анны с Гуровым и расспрашивала Олю про утопленницу. Потом попросила напеть что-нибудь из её песен, а ребят налечь на остывшие горячие блюда, чтобы добро не пропадало. Они рассудили, что сегодня, похоже, улететь не удастся и налегли. Шумя и разливая себе водку.
Вернулись и все прежние звуки. Даже песни в спикерах.
Зашумели и американцы. В этот раз — не соглашаясь
Самая красная американка настаивала, что трудные буквы типа «Ц», «Щ», «Э» или «Ь» небесам не помеха, поскольку родной язык Господа, иврит, кишит гортанными звуками. Сосед возражал ей громко: поэтому, дескать, Он всё время и молчит.
Американка отказывалась подобное и слышать: Откуда тебе известно?! С живыми землянами Он не беседует. Только с преставившимися. И только на английском. Но — не с нью-йоркским акцентом, а с лондонским. И ещё, не исключено, на русском. Вдобавок, естественно, к ивриту. Ей посоветовали говорить тише, ибо в зале — арабы.
Оля напевала Кате речитативом ещё одну песню из сочинённых утопленницей: «Торопился — оказался. /Отказался — утопился. /Огляделся никого…»
Прервал её один из музыкантов, — похожий на чемодан. Собственно, прервал не её, а Катю, которая ему, видимо, очень нравилась, поскольку пил за знакомство уже в третий раз. Спросил — куда они с мужем летят.
— А мы в Ялту! — ответила она и протянула туда руку.
— Да? — обрадовался тот. — Так вы с нами и летите?
— А вы тоже в Ялту? — улыбнулась Катя.
— А куда ещё?! А что вы тут в Сочи делаете?
— Ничего, — ответила Катя. — Летели из Москвы в Ялту, а приземлились тут.
— Ялта закрыта с ночи! Как откроют — мы летим первыми! Хотите на наш рейс?
— А почему?
— Чтобы летели вместе!
— Вместе не получится.
— Получится! А вы с мужем каким рейсом?
— Мы не рейсом, мы… Мы это… Ну, у Мити амфибия.
— Что это у Мити? — не понял тот. — Где?
— Самолёт такой — «Амфибия». Его в Самаре делают. А он тем удобный, что садится даже на воду.
— Свой самолёт?! — не поверил тот.
— А он недорогой, — поспешила Катя. — Люди у нас в Москве за машины платят, например, больше! Простые автомашины. Ну, положим, не простые, а…
— Понимаю, понимаю! — закивал музыкант. — Так вы, значит, где там приземляетесь-то в Ялте? На воде что ли, бля? — и засмеялся. — Извините!
— На воде-то нет, но Митя бы приземлился — если б позволили — прямо на Ауткинском шоссе. Клянусь! Вы Ялту знаете?
— Так я ж, бля, родом оттуда! Это у Чеховского дома. Как к Белой даче ехать!
— Совершенно верно! — кивнула Катя. — А мы туда и едем, на Белую!
— Не видели пока что ли?
— Не видели?! Мы с Митей там третью осень отдыхаем.
— Прямо на Чеховской даче? — вмешался я. — На Белой? Это ж музей!
— Ну и что? — не поняла Катя. — В Ялте теперь почти все музеи сдают кому угодно. Везде! Ну, не так уж чтобы кому-угодно, но Митю там знают.
— Знают? — проверил я. — В музее?
— В музее — особенно. Этот музей, кстати, в прошлом году обворовали: унесли икону Угодника с окладом серебряным, вазу японскую, фотографии всякие раскрашенные. Из Венеции. Разное. Но Митя сразу заподозрил экскурсовода и прислал из Москвы деньги: найди! И тот сразу же и нашёл!
Я думал о другом:
— Сразу же, говорите, да?
— В течение недели. А Митя обожает Чехова! Он даже сына своего… Ну, от первой жены, назвал Антонием.
— Но он же востоковед? — растерялся я.
Катя снова погладила мою ладонь и пропела: