Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)
Шрифт:
— Опять ты про свое!
— Дайте рассказать. Этот бородатый и есть самый что ни на есть чекист. Гад буду, если не так! — Аркашка сплюнул с досады.
— А откуда это известно?
Аркашка хитро прищурился и горделиво произнес:
— Я их средь тыщи распознаю! По-научному сказать— опыт-с. Тюряга, она свое дает.
— Ээ, нет! — Аркашка протестующе отмахнулся. — Что он — шмаровоз или маклер какой? Облик у него, как вам сказать, — он не мог подобрать слово, — ну, как у Грамматикова…
— Интеллигентный?
— Во, во! Учился, говорит, в самом Берлине. На этого, на богомаза…
— Живописца, наверное,
— Точно! Невесту имеет в Риге. Эльзой зовут. Мудрено!
— Откуда ты все это узнал? Что он тебе — в ресторане исповедовался?
— Зачем в ресторане? Мы с ним потом встретились. Два раза. — Аркашка хитро усмехнулся. — Душевно так поговорили. Сначала на угольке. Уголек он с солдатами разгружал, — пояснил Аркашка, увидев, что Рейли все еще слушает с недоверием. — А второй — в этом самом, как его… Ну, возле раздетых статуй…
— В Летнем саду, — догадался Рейли. Аркашкин рассказ начал его интересовать. — И что же он сказал — служу, мол, в Чека…
— Нет! Рази он придурок? — Аркашка многозначительно поднял палец. — Он из офицеров! Обхождение с нашим братом знает.
— Офицер, говоришь? Что ж ты сразу не сказал, баранья твоя голова. Статуи, уголек, богомаз!.. — Рейли мгновение подумал. — Хотя это тоже немаловажные детали. Он что — жаловался на судьбу, на большевиков?
— Нет. Чего не было, того не было. Спросил только, не знаю ли я человека, с которым можно переправить письмо в Ригу. Невесте, значит.
— Ну а ты?
— Подумаю, мол. Может, и сыщется.
— Так, так, так! — Рейли подхватил налету возникшую мысль. — Это хорошо! А в каких частях он служит? Узнал?
— И без того понятно. В латышах. Сейчас караульную службу несут. Уголек лопатят…
— Латышский стрелок? В Смольном бывает? В охране Ленина?
— Так он мне и сказал! Здрасьте, дескать, вам! Я Ленину храню, а вы кто будете?
— Не паясничай! Не знаешь, так и говори. — Рейли взглянул на часы. — Теперь проваливай. И постарайся узнать об этом латыше как можно больше. С ним самим необязательно встречаться. Действуй через солдат. Если надо— заплати. Понял?
— Все ясно, Константин Георгиевич! Будет исполнено в лучшем виде.
После ухода Аркашки Рейли стал с горечью размышлять о превратностях человеческой судьбы. Ну что у него общего с этим Аркашкой?
В юности, в период увлечения морской романтикой, Киплингом и прочей чепухой, он часто шатался по припортовым кабакам. Однажды натолкнулся на избитого до полусмерти вора и, в порыве слюнявого сострадания, перевязал ему голову. Затащил даже домой и несколько дней отпаивал разными снадобьями. С тех пор Аркашка как собака привязался к своему спасителю и оказывал ему массу услуг. И кто знает, может быть, втянул бы он Сиднея в какое-нибудь уголовное дело… Выручил случай. Аркашка исчез и месяца два не подавал о себе вестей. Сидней совсем было решил, что Аркашку пришили в какой-нибудь пьяной драке, как вдруг явился к нему какой-то забулдыга и категорически потребовал, чтобы Рейли вступился за Александра Мефодиевича Бибу (только тогда Рейли узнал, что у Аркашки, оказывается, есть и настоящее имя, и отчество, и даже фамилия). Пришлось переговорить с Грамматиковым. Но и адвокат не помог — Аркашке дали восемь лет каторги за вооруженный налет на банк.
Дальнейшую его судьбу Сидней Рейли узнал уже в Петрограде из первых
— Была моя жисть пестрой, как тот персидский ковер, — со слезинкой в голосе поведал Аркашка. — Два года с лишком, как мордой об стол, бился я в Акатуе. Потом — подвезло с дружками. Отдали мы концы и смылись за кордон. Поминай как звали! Адью, мерси…
Аркашка странствовал из страны в страну, из города в город, занимался своим «ремеслом», пока накануне войны не «влип по-мокрому». Случилось это в Вене, и щепетильные австрияки переправили его прямиком русским властям, а те не замедлили упрятать в Акатуй — с «привеском» в пять лет. Здесь за свои похождения в среде «аристократической» Европы он получил прозвище Голубая Кровь.
— Выручили меня матушка-революция и батюшка Александр четвертый, он же гражданин Керенский. А не то куковать бы мне в этом распроклятом Акатуе до самого что ни на есть второго пришествия. — Так закончил свой рассказ словоохотливый Александр Мефодиёвич Биба — Аркашка — Голубая Кровь.
…Задумавшись, Рейли не заметил, как в комнате появился Борис Викторович.
— Мечтаете, господин турецкий коммерсант? — сказал Савинков тихим вкрадчивым голосом.
— Так, вспомнилось былое. — Рейли поткал протянутую руку. — Хотя и говорят, что воспоминания — удел стариков, порой и нам, зрелым мужам, не мешает оглянуться, поразмыслить. Не так ли?
Савинков не ответил. Он скинул с себя длиннополую шинель и предстал в обычном виде — щеголеватый, подтянутый. Пригладил волосы и искоса взглянул на Рейли.
— Советы в Москву перебираются. Слыхали?
— А как же! Об этом говорят на всех перекрестках. — Рейли побарабанил пальцами по столу. — Меня, Борис Викторович, удивляет…
— Вы еще способны чему-нибудь удивляться? — не совсем вежливо перебил его Савинков.
— Представьте — могу. Так вот, меня удивляет простодушие, если хотите — наивность красных господ. Раззвонить по всему Питеру о смене столицы! Какая-то детская доверчивость!..
— Не так все просто, Константин Георгиевич. Большевики не боятся случайностей.
Рейли сделал вид, что не понял собеседника.
— Случайностей? Что вы имеете в виду?
— То же, что и вы, господин Рейли, — последовал быстрый ответ.
Оба рассмеялись, довольные друг другом.
— Будем откровенны, Борис Викторович, — начал Рейли. — Две-три хорошенькие мины на пути правительственного поезда и…
— И Россия пойдет по другому пути. Заманчивая перспектива! Признаться, мои люди уже действуют.
— Вот как! Рассказывайте, рассказывайте!
Борис Викторович помедлил. Рассказывать, в сущности, было нечего. Все попытки взорвать эшелоны пока что кончались неудачей. Возможно, конечно, мину удастся заложить. Но… Десятки этих проклятых «но»! Не станешь же говорить о них англичанину.
— Не в моих правилах, Константин Георгиевич, выдавать Чекселя. Поживем — увидим. Одно скажу — очень трудная операция. Очень! Охрана поезда поручена латышам— этой железной гвардии социалистического Ватикана. Так, кажется, называют их ваши соотечественники? И второе, собственно, это ответ на ваше замечание о наивности недоверчивости большевиков. Трезво оценивая обстановку, нельзя не признать, что Советы пользуются изрядным доверием народа. Изрядным! К сожалению, это так. И нам совами нельзя обольщаться иллюзиями.