Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)
Шрифт:
В бездонной мошне купца Толубеева действительно таилось много добра. Целых три грузовика с продовольствием вывезли оттуда стрелки. Мавр Титыч ругался, божился, бил себя в грудь, грозился «дойти до самого Ленина»— словом, разыграл обычный в таких случаях спектакль.
Когда Берзин рассказал об этом случае Петерсу, Яков Христофорович ничуть не удивился. Ежедневно в Чека приходили десятки людей и сообщали о случаях саботажа, диверсий, краж — делились своими бедами и надеждами.
— Все яростнее становится сопротивление врагов, — говорил Петерс. — Не
Петерс рассказал Эдуарду Петровичу, что теперь все ясней и ясней становится прямая связь между интервентами и внутренней контрреволюцией. Их цементируют дипломаты. Пока что не удалось схватить за руку — хитры, дьяволы! Но рано или поздно они попадутся. И случится это тем быстрее, чем скорее Чека будет иметь свою контрразведку. Республике надо, просто необходимо иметь своих людей в стане врагов! Знать их планы — значит, заранее отводить удары.
Эдуард Петрович начинал понемногу разбираться в работе чекистов. Еще не отдавая себе полностью отчета в их многогранной, кипучей и смелой деятельности, он чувствовал важность, первостепенную значимость этого нелегкого, опасного труда. Сам человек отважный — это показал фронт — он искренне восхищался товарищами Петерса.
— Смелость, отвага? — Петерс улыбнулся. — Есть, конечно, и это. Мы же ставим выше всего в чекистах ум, прозорливость, смекалку, если хочешь, — даже хитрость! И, конечно, преданность революции. Величайшую преданность!
Перед отъездом Советского правительства в Москву было решено доверить охрану эшелонов латышским стрелкам. И Берзин стал чаще видеться с Яковом Христофоровичем, который, как выражался Эдуард Петрович, «преподал ему чекистскую азбуку». Петерс особенно интересовался встречами с рыжим парнем.
Эдуард Петрович никак не мог взять в толк, что нужно от него этому хитрому пройдохе. Обычно разговор велся в полушутливой форме. Аркашка сыпал словечками, смысл которых Берзин не всегда понимал. Некоторые из них запомнил и передал Якову Христофоровичу.
— Типичный воровской жаргон, — уверенно определил он. — Твой приятель, наверное, хлебнул тюремной похлебки.
Предположение это подтвердилось. Однажды Аркашка похвалился, что лично знаком с Марией Александровной Спиридоновой — лидером левых эсеров.
— Герой-баба! — ухмыльнулся Аркашка. — У нас в Акатуе ее иначе, как Машкой-солдатом, и не звали.
— Ты был в Акатуе? На каторге?
— А где я не был? — Аркашка запел неожиданно приятным голосом:
Я пел на суше и на море, Я пел от радости и с горя…И продолжал, подмигнув Эдуарду Петровичу:
— Потаскала меня жизнь на своем горбу! Все больше по колдобинам, — Аркашка грязно
В тот же день Берзин сообщил об этом разговоре Якову Христофоровичу. К удивлению Эдуарда Петровича, тот отнесся к словам Аркашки об Акатуе очень недоверчиво.
Этот народ падок на выдумки. Сочинит себе красивую биографию и щеголяет ею, будто новыми калошами. Надо проверить.
И во время следующей встречи Аркашки с Эдуардом Петровичем, мимо них не торопясь прошел худенький старичок с бородкой клинышком. Он бросил мимолетный взгляд на разговаривающих и прошел дальше. Берзин постарался быстрее отвязаться от Аркашки и помчался к Петерсу.
— Ну как? Тот или не тот?
— Можешь успокоиться — Александр Мефодиевич Биба был в Акатуе.
— Кто, как? Какой Александр?
— Твой — Аркадий. Он же Голубая Кровь. Один мой старый знакомый — бывший политкаторжанин провел немало лет в Акатуе. Так он опознал в нем одесского налетчика Бибу. Но самое любопытное — Аркашка Голубая Кровь еще в шестом году был близко знаком с другим одесситом — Сиднеем Джорджем Рейли. А этот английский шпион недавно появился в Питере. Значит…
— Значит, незнакомцем был Рейли?
— Какой быстрый! Предположительно — был. — Петерс задумчиво взглянул на друга и, как бы размышляя вслух, продолжал: — Что им от тебя надо? На днях встретил Петерсона. Рассказал, что кто-то из чекистов интересовался твоей биографией… По телефону…
— Ничего не понимаю!
— Я опросил своих — никому твоя персона не нужна. Понял?
— Не совсем…
— Эх ты, медведь! — рассмеялся Петерс. — Звонили-то оттуда, — он сделал ударение на последнем слове. — Кто-то собирается втянуть тебя в какую-то игру…
Разговор этот произошел перед самым отъездом и Москву.
Часть вторая
Первая весна
Шла весна. Первая весна Нового мира.
Она пришла, как приходят все весны, — с грохотом ливневых гроз, с могучим шумом половодья, с грачиной перебранкой на верхушках берез.
Неповторимая.
Потому, что была первой.
Первой в истории Советской России.
Голодная, разутая, она бродила в гулкой тишине опустевших заводских цехов, шла за плугом крестьянина, перепахивавшего помещичьи межи, стиснув зубы, почти безоружная, рвалась в контратаки против отборных офицерских полков на Юге, на Западе, Севере и Востоке.
Она была везде — весна!
На фронте…
На германском фронте весна ознаменовалась вдруг наступившей тишиной. Тишиной, в которой взмученные, изболевшиеся сердцами солдаты услышали журавлиное курлыканье — могучий клич стосковавшейся земли.