Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
Поздно вечером, убедившись, что все уже спят, сняла телефонную трубку и набрала номер Вадима. «Не отвечает. Нет дома? Или просто не хочет снимать трубку. Ну и правильно. Что я ему сейчас скажу? Что доехала нормально и дома всё в порядке?.. Господи, бред какой! Но как же хочется услышать его голос! Как мне теперь жить со всем этим? Вади-и-и-и-м…!»
А в северном ветреном городе на другом краю земли, в пустой квартире сидел у звонящего телефона человек и изо всех сил сдерживал себя. Слишком велико было желание снять трубку и услышать далёкий, ставший таким родным, голос.
И покатились друг за дружкой серые обыденные
Накануне Нового года приехал Серж. Смеялся и шутил как всегда, привёз кучу подарков, но когда Рина вопросительно заглядывала ему в глаза, отводил взгляд в сторону. После бурного застолья в честь приезда дорогого кузена, гости разошлись, а муж отправился спать. Рина осталась на кухне – её ждала неизменная гора грязной посуды. Серж вызвался помочь, и когда с посудой было покончено, они сели рядышком перекурить.
– Как живёшь, Арина-балерина?
– Не спрашивай… Ты что, не видишь?
Серж вздохнул, вышел в коридор и вернулся с небольшим свёртком-рулоном в руках.
– Он просил передать тебе это.
Рина дрожащими руками развернула свёрток. Там оказался холст.
– Ты видел Её?
– Видел, – закашлялся Серж, – у него недавно была выставка, так я чуть умом не тронулся, когда картину эту увидел. Что же ты молчала?
– А что я должна была говорить?
– Просто, Вадима я очень хорошо знаю. Он очень необычный человек и очень хороший художник.
– Он что-нибудь просил передать мне?
– Только это. – Серж кивком указал на рулон. – Ещё он просил передать, что будет ждать тебя всегда.
– Почему он не подходил к телефону? Я звонила ему каждый вечер…
– Я скажу тебе только то, что знаю. Он в больнице. Жить ему осталось недолго. Он не хотел волновать тебя, боялся, что станет обузой.
– Баллада о прокуренном вагоне…
– Какая ещё баллада? О чем ты?
– Он читал мне эти стихи в ночь перед отъездом. А я – дура, думала, что это только красивые стихи, что в жизни так не бывает.
Рина свернула холст в рулон и подошла к окну. Снегопад закончился. Рина сняла телефонную трубку и набрала номер справочной аэропорта. Торопливо побросав в сумку кое-какие мелочи, она добавила к ним тёплый свитер, а сверху аккуратно уложила свёрток с холстом. Облегчённо вздохнула и ещё раз сняла телефонную трубку – вызвала такси.
В самолёте она забылась коротким тревожным сном. Ей снился Вадим, падающий в бездонную темноту. И когда тьма почти поглотила его, вдруг чья-то лёгкая рука возникла из ниоткуда. И падение прекратилось, – Вадим, почему-то ставший совсем маленьким, спокойно спал на хорошо знакомой Рине ладони с маленьким белым шрамом. Этот шрам у неё был с самого детства, когда она не побоялась выхватить
Рина проснулась с ощущением какой-то лёгкой радости. «Интересно, когда они заметят, что меня нет? В холодильнике еды дня на три-четыре – не меньше, бельё выстирано, в квартире – порядок… Да, дня три пройдёт, пока опустеет холодильник, а в раковине вырастет гора грязной посуды… Привет, ребята! Я вас всех очень люблю, но пора научиться жить, не опираясь на чьё-то крепкое плечо».
А сидящий рядом человек никак не мог понять, почему эта Рыжая с античным профилем постоянно улыбается. Серебристая огромная птица уносила её всё дальше и дальше от самого синего в мире моря, от озябших кариатид на заснеженной улице к человеку, о котором Рина не знала почти ничего и знала всё. На несколько жизней вперёд.
Посвящение
С тех пор, как его заму пришла в абсолютно пустую голову идея открыть литературную страничку в районной газете, Николай Павлович, а для всех просто Палыч, распрощался с покоем. Ну кто бы мог подумать, что в этой забытой Богом дыре, в самой глубинке России-матушки, обнаружится столько пишущей братии.
С теми, кто писал прозу, было проще. С некоторыми прозаиками Палыч подружился и, парясь в баньке у очередного из них, где-нибудь в сосновом бору на берегу Оки, подумывал о том, что грех жаловаться на судьбу, забросившую его, «городскую булочку», пижона и стилягу в захолустный уездный городок с кое-где сохранившимися ещё деревянными тротуарами. Нет, определённо, положительные стороны в этом были, и было их немало.
А вот с поэтами дело обстояло куда сложнее. И не только потому, что плотность поэтов на каждый квадратный метр этой благословенной земли превышала все мыслимые и немыслимые нормы, нет. В баньке с ними не попаришься, на охоту не сходишь… Всё-то у них не так, всё не этак. Странные существа эти поэты… бледные, печальные, беспокойные…
Но нынешний июнь выдался таким жарким, что даже самых отъявленных, самых бледных как ветром сдуло из тесного и душного кабинета главного редактора. Радуясь в душе сезонной миграции назойливых экзальтированных личностей, коими было большинство местных стихотворцев, Палыч пришёл на работу в отличном настроении.
В коридорах – ни-ко-го! Лишь у окна маячила субтильная девичья фигурка.
– Вы ко мне? – Он распахнул дверь своего кабинета. – Прошу-с.
Девица, надо сказать, совершенно не была похожа ни на одну из поэтесс уездного масштаба. Она вошла в кабинет и устроилась на самом краешке огромного дивана.
– Что у вас? – Палыч плотно закрыл окно: солнце уже хорошо припекало, хотя до полудня было ещё далеко.
– Стихи, – робко пискнула девица и покраснела, словно ей стало стыдно за своё поведение: такая жара – а она со стихами.
– Стихи?! – закатывая глаза к потолку, Палыч мысленно воззвал к Всевышнему, осведомившись у него, между прочим, за что ему всё это приходится терпеть. – И на какую же тему, позвольте полюбопытствовать, а впрочем – нет, молчите. Я угадаю: неразделённая любовь, коварная измена, вероломная подруга… и он – лирический герой, злостный неплательщик алиментов – гад и подлец!