Повесть о пережитом

Дьяков Борис

После освобождения Флоренский возвратился в Иваново, к 70-м годам защитил докторскую. Он начал разрабатывать ретракторы для исправления позвоночника.

За всю свою жизнь Николай Дмитриевич сделал около 30 000 операций, причем не был узким специалистом в одной области, обладал хорошей техникой, свободно оперировал в области общей хирургии, нейрохирургии, гинекологии, ортопедии, был большим специалистом по вопросам переливания крови.

Под

стать ему супруга — Наталья Ефимовна Флоренская, тоже врач и человек редкой души. «С Николаем Дмитриевичем я встретилась в плену в марте 1943 г., и с этого времени я отсчитываю продолжительность нашего исключительно прочного, основанного на взаимной любви и уважении союза. Наш союз не укладывается в рамки понятий обычных взаимоотношений. Разница в возрасте у нас 26 лет, но, как говорится, дай Бог, чтобы люди молодого возраста испытывали в семейной жизни подобную гармонию, как было у нас. У Николая Дмитриевича перед войной умерла жена. Сын, окончивший в 1941 г. Ивановский мединститут, погиб на фронте. После моего освобождения в 1955 г. из Воркуты я не могла не приехать в Тайшет к Н. Д. Флоренскому. Сейчас я живу интересами детей и внуков. Человеку на девятом десятке лет много планировать не приходится. Встретились мне стихи Л. Щипахиной, и они являются моим девизом:

Не для себя деревья плодоносят,И реки чистых вод своих не пьют,Не просят хлеба для себя колосья,Дома не для себя хранят уют…Себя мы с ними сравнивать не будем,Но каждый знает, эту жизнь любя,Что чем щедрее отдаешь ты людям,Тем радостней живешь и для себя».

Конст. Симонов

(отрывок из книги «Глазами человека моего поколения

Размышления о И. В. Сталине».)

Когда ему приходила в голову мысль премировать еще что-то сверх представленного, в таких случаях он не очень считался со статусом премий, мог выдвинуть книгу, вышедшую два года назад, как это в мое отсутствие

было с моими «Днями и ночами», даже напечатанную четыре года назад, как это произошло в моем присутствии, в сорок восьмом году. В тот раз я сидел рядом с редактором «Звезды» Друзиным, сидел довольно далеко от Сталина, в конце стола. Уже прошла и поэзия, и проза, и драматургия, как вдруг Сталин, взяв из лежавшей слева от него пачки какой-то журнал, перегнутый пополам, очевидно, открытый на интересовавшей его странице, спросил присутствующих:

— Кто читал пьесу «Вороний камень», авторы Груздев и Четвериков?

Все молчали, никто из нас пьесы «Вороний камень» не читал.

— Она была напечатана в сорок четвертом году в журнале «Звезда», — сказал Сталин. — Я думаю, что это хорошая пьеса. В свое время на нее не обратили внимания, но я думаю, следует дать премию товарищам Груздеву и Четверикову за эту хорошую пьесу. Какие будут еще мнения?

По духу, который сопутствовал этим обсуждениям на Политбюро, вопрос Сталина: «Какие будут еще мнения?» — предполагал, что иных мнений быть не может, но в данном случае их действительно не предполагалось, поскольку стало ясно, что никто, кроме него самого, пьесу не читал. Последовала пауза. В это время Друзин, лихорадочно тряхнув меня за локоть, прошептал мне в ухо:

— Что делать? Она была напечатана у нас в «Звезде», но Четвериков арестован, сидит. Как, сказать или промолчать?

— Конечно, сказать, — прошептал я в ответ Друзину, подумав про себя, что если Друзин скажет, то Сталин, наверное, освободит автора понравившейся ему пьесы. Чего ему стоит это сделать? А если Друзин промолчит сейчас, ему дорого это обойдется потом — то, что он знал и не сказал.

— Остается решить, какую премию дать за пьесу, какой степени? — выдержав паузу, неторопливо сказал Сталин. — Я думаю…

Тут Друзин, решившись, наконец решившись, выпалил почти с отчаянием, очень громко:

— Он сидит, товарищ Сталин.

— Кто сидит? — не понял Сталин.

— Один из двух авторов пьесы, Четвериков сидит, товарищ Сталин.

Сталин помолчал, повертел в руках журнал, закрыл и положил его обратно, продолжая молчать. Мне показалось, что он несколько секунд колебался — как поступить, и, решив это для себя совсем не так, как я надеялся, заглянул в список премий и сказал:

— Переходим к литературной критике. За книгу «Глинка»…