Повесть о последней, ненайденной земле
Шрифт:
Дядя Саша взял и папину лодку. Не сам — мама отдала, но Володе было от этого не легче. Он часами просиживал на корме, когда лодка стояла у причала. Суденышко тихонько поскрипывало, качаясь на мелкой волне. Володе казалось, жалуется на нового владельца, и он шептал: «Все равно отберу! Все равно…»
Однажды лодка вернулась с рыбалки. На дне в донной водице болтались обрывки водорослей и мелкая рыбья чешуя. Плавала кверху белым брюхом забытая наважка.
Обычно дядя Саша не оставлял лодку в таком виде. Володя выбросил навагу в море, собрал скользкие водоросли. На носу возле ящика, где хранилась всякая снасть, что-то блеснуло: косо воткнутая в дерево, там торчала такая
Василий Геннадиевич поставил на камень дымящийся котелок. Рядом на полотенце разложил ломти хлеба и куски копченой корейки. Ветер швырнул в лица дым от костра. Василий Геннадиевич отмахнулся от него, как от мухи.
— Ничего. С дымком самый вкус, да и от комаров спокойнее. — Покосился на Володю: — Ты чего не ешь? Стесняешься? Забавный ты человек, капитан! Чего же стесняться, если дают от души? И разве ты знаешь, что будет завтра? Может, тогда мы к тебе в гости придем, а?
Володя улыбнулся, кивнул и принялся за уху. На душе стало спокойнее. Действительно, отчего бы и не пригласить в гости своих новых друзей?
Он снова покосился на острогу. Да, такая же точно. Значит, что же — дядя Саша и есть Рыбий князь?
Геннадий Васильевич тоже что-то обдумывал, морща лоб. Глаза у него вдруг округлились.
— Пап, а что, если он в вашей инспекции работает, а?!
— Ты говори, да не заговаривайся! У наших людей руки чистые. А вот если… Да нет, не то, не подходит. Главное, появляется он всегда в разных местах. Еще очень мы жалеем браконьеров этих: и пальцем его не тронь, и слова ему резкого не скажи — одни убеждения. Ладно, давайте чаевничать, что ли…
Чайник сердито забулькал на костре.
Володя почувствовал, что и чая не хочет — до того устал.
«Вот прилягу здесь у палатки и полежу. Совсем-совсем немножечко, — подумал он. — А потом буду чай пить…»
Трава ласково коснулась щеки, очень близко пискнула птичка, и все нырнуло в сон.
Проснулся Володя оттого, что на щеку упала тяжелая, холодная капля. Другая покатилась за шиворот. Он открыл глаза. Прямо над ним висела серая, трепаная туча с ватными краями. Лиственница на склоне за палаткой уткнулась в тучу вершиной. Костер давно погас, и никого вокруг не было. Володя вскочил на ноги.
«Куда они могли уйти? Вот ведь какие — и не разбудили…»
Он знал только две дороги — к речке и вверх по ущелью к скале Орлиного гнезда. Мог еще пройти и к птичьему базару.
Володя хотел было обидеться — вот ушли и даже ничего не сказали, — но как-то не вышло. Подумал с минуту и зашагал к речке. Туча поволоклась следом, роняя редкие, как слезы, капли. Мир сузился до десяти шагов. Теперь за каждым камнем могло встретиться все, что угодно.
Володе все это нравилось. Можно было представить себе, что из-за темного камня впереди выйдет желтополосый тигр или взлетит птица невиданной красоты.
Речку он не увидел, а услышал. Так же, как ночью, бурлила вода, и вместе с ней что-то шелестело, всплескивало, шуршало по камням.
— А больше не находили? — четко, будто возле самого уха, спросил из тумана голос Василия Геннадиевича.
— Нет… — ответил ему другой, незнакомый, — Да и этого вроде хватит. Когда только успели, гады?! Да… положеньице… — продолжал тот же голос. — Но наши не могут быть, это я тебе точно говорю.
Володя нырнул в сырую, липкую мглу не то облака, не то тумана. И сразу увидел речку. Туман над ней держался словно купол, опирающийся о берега. Вода под ним была темной и кипящей, как густая уха.
— И ты здесь? Проснулся, значит? — спросил Василий Геннадиевич. — Вот можешь посмотреть, как работает эта острога! — Он показал на большую рваную рану в боку одной рыбины. У другой с мясом был отодран спинной плавник, у третьей голова держалась как на ниточке.
Володя молчал. Шумела, плескалась река. Падали из невидимой теперь тучи редкие капли. Чайки оплакивали солнце — кричали протяжно. Лица обоих мужчин были суровы.
Если бы можно было одним словом изменить все! Так, как всегда в его мечтах. Капитан бы смог… Дядя Саша не приходил бы к ним больше, и мама не скучала бы без него. И тогда можно было бы рассказать про острогу. И самое главное — поймать неуловимого Рыбьего князя.
Но не было больше капитана, как не существовало и ненайденной волшебной земли. На берегу безымянной северной речки под заплаканным скупым небом стоял мальчик Володя и ничего не мог сделать. Потому, что оставалась мама. А он вдруг, словно ему подсказал это кто-то невидимый, понял, что для мамы любая неприятность, случившаяся с дядей Сашей, станет большим горем. А тут не просто неприятность, тут беда… И он, Володя, сам должен привести эту беду в их дом! Нет, этого он сделать не сможет, ни за что не сможет. Но где же тогда Великая Справедливость, до сих пор безраздельно правившая окружающим миром?
— Ты что приуныл, капитан? — Василий Геннадиевич положил руку на плечо Володи. Тот пригнулся: рука была как чугунная. — Да, знакомься. Радист с метеостанции, здешний рыбий бог, Константин Иванович.
Володя неловко, ребром протянул руку, забыв, что у Константина Ивановича руки заняты. Тот улыбнулся:
— В другой раз поздороваемся. Не обижайся, парень. И иди, а то Геннадий Васильевич, поди, заждался. Еще подумает, что тебя касатки сожрали или еще что…
Володя медленно побрел по тропинке обратно. К туману примешался запах дыма. Володя понял, что возле палатки горит костер, и обрадовался. Попробовать разве напугать Геннадия Васильевича? Пусть не зазнается. Он нырнул в мокрый, хлесткий стланик. За шиворот сейчас же хлынул целый водопад, ноги соскальзывали с мокрых корней, чавкали во мху.
— Куда ты ломишься? Дорогу потерял? — Рыжая голова Геннадия Васильевича вынырнула из-под ветки.
Володя, ничего не ответив, полез за ним следом.
Володя проснулся очень рано. Дождя как и не бывало. Было светло. По краю сопки брело ночное солнце. Оно светило как днем, но лучи его не грели, и свет их был Странным, слепящим, от него ныли глаза. Спать уже больше не хотелось.
Володя осторожно взял ведро и спустился к речке. Она бурлила по-прежнему, только вода в ней под ночным солнцем стала светло-коричневой сверху, а снизу черной, словно воду разрезали на два слоя. И оттуда, из черноты, выскакивали сильные серебристые рыбы и снова уходили во тьму.