Повесть о потерянном времени
Шрифт:
— Прямо-таки всё? Что, и полковника присвоите?
— Не сразу, но присвою. В предельно короткие сроки: сначала майора присвою досрочно, затем подполковника, ну и полковника, наконец… Подумайте.
Подумал я тогда, подумал, и понял: надо воспользоваться ситуацией. Другого такого случая может в жизни никогда больше не представиться. Только на хрен, думаю, мне сдался этот полковник с его смешной пенсией? Да и это ещё бабушка, как говорится, надвое сказала… Пока мне промежуточные звания будут присваиваться, генерала могут тысячу раз за что-нибудь уволить. Много воруют ведь они нынче… Нет, тут надо бы что-нибудь быстрое испросить и более денежное. И вот, наконец, набрался я наглости и вечером того же дня, в который поступило предложение, запрыгнул к генералу в БТР, якобы по каким-то связным делам и, вращая ручку гетеродина, как бы невзначай говорю ему:
— Вот вы давеча говорили: полцарства за коня. А, к примеру, Героя России Вы мне тоже присвоить можете?
Генерал поначалу сильно поперхнулся голодной слюной от такой наглости и даже сильно увеличил в диаметре глаза, но затем, видимо, в его сознании прояснилась благоухающая голограмма жаренной грудинки, и он тут же безвольно сник:
— Вы же понимаете, что это звание присваивает только президент. В моих силах только подписать представление…
— Вот-вот, я о нём, родимом, и говорю. Главное — чтобы представление было правильным. Там ведь не надо писать: за ночное воровство домашней живности…
— Вы меня не учите. Я знаю, что надо писать в таких случаях. — тут же раздулся от собственной значимости генерал, и строго посмотрел на меня, — условие принимается. Итак, когда
— Сегодня ночью и выступим.
— С кем это «выступим»?
— Ну, возьму пару бойцов для прикрытия…
— Только прошу Вас, предельно осторожно. Трупы нам не нужны.
— Понятное дело, нам не трупы, нам мясо надобно. Хотя трупы — это ведь тоже мясо, но не то… Мы же не Бокассы какие-нибудь африканские. Попробуем мы без этих скорбных «грузов 200» обойтись.
— Только учтите, если что: я Вас никуда не посылал. Сами это Вы от голода озверели и полезли куда-то на ночь глядя…
— Понятное дело… Конспирация — прежде всего.
В общем, выбрал я тройку своих бойцов-связистов и провёл с ними для начала полноценное занятие по боевой подготовке. Тему, как положено, обозначил: «Осуществление ночной воровской операции в горных условиях на территории, занятой противником». Цель занятия до них довёл: «Приобретение навыков выживания в условиях острого белкового голодания». Затем посвятил бойцов в замысел и план предстоящей операции. После чего была тщательно отработана практическая часть занятия и произведена экипировка личного состава. Выступили сразу после полуночи после тщательной подгонки навешенного на себя вооружения и снаряжения. Наощупь (хотя и при полной луне) добрели мы по серпантину часа через три до высокогорного аула и, обойдя его с тыла, притаились на его дальней окраине. Зачем нужен был этот манёвр? Всё дело в том, что аул горизонтально вытянулся вдоль одной стороны дороги, которая за его окраиной резко уходила куда-то вниз. И нам ведь надо было, согласно плана, пошуметь в одной стороне селения, а уходить со стороны другой. Которая к своим ближе. Так вот, лежим мы, значит, языки у всех по плечам треплются: шутка ли, три дня на сухарях из сухого пайка (галетами они нынче по-научному называются) и на этих калориях три часа непрерывно переть в гору… А вокруг звенящая тишина. Луна струит украденный у Солнца свет, и собаки иногда погавкивают. Сыто так потявкивают, сволочи, низкими голосами. Больше, что называется, для порядка. Службу, значит, обозначают, канальи. А мы тут валяемся усталые и потные от возбуждения на равнодушных холодных камнях… Как будто простуды с завещанным бюллетенем ожидаем. И такое вдруг нас зло взяло, что мы, даже ещё не успев отдышаться как следует, тут же спешно приступили к реализации нашего усиленного голодом гневного плана. Двое бойцов перебрались на фасадную сторону улицы и принялись опорожнять рожки с холостыми патронами, кидая во двор окраинного дома взрывпакеты. Реакция не замедлила себя ждать. Из понарошку атакуемого дома и двух последующих за ним стали выскакивать самые энергичные представители непонятно чем гордого народа и палить спросонья и без всякого разбору в сторону атакующих выстрелов. «Атакующие» при этом уже сиживали за высоким камнем, возвышающимся на другой стороне улицы, и вопили не своими, а поэтому слегка дурными голосами: «Первая группа — обходи справа! Вторая группа — обходи слева! Мочить всех в сортире!» Непонятно чем гордящиеся джигиты, заслышав эти девиантные, сеющие ужас голоса и призывы, сразу же притаились за высокими каменными заборами с прорезанными в них бойницами. Оказавшись в относительной безопасности и почти окончательно проснувшись, они, наверное, решили, что угроза окончательно миновала, и залётные ночные «шайтаны» уже умчались в ночную горную даль, когда в их неглубоком тылу раздался громкий, но глухой хлопок. Вслед за хлопком в неглубоком тылу незамысловатых «джигитовых» хозяйств раздалось громкое кудахтание недовольных ночным пробуждением кур и откровенно возмущённое баранье блеянье. Чем-то гордые джигиты уже было бросились на задворки своих пришедших в смятение хозяйств, но тут внутри их дворов вновь угрожающе загромыхали взрывпакеты, ошибочно принятые в ночной тьме за разрывы противопехотных гранат, а за заборами-бойницами снова застучали частые автоматные дроби. Озабоченные джигиты вновь прильнули к заборным бойницам и принялись пристально вглядываться в подсвеченную лунным светом темноту. Тем временем, скрутив головы доброму десятку кур и утихомирив солидного барана подлым ударом штык-ножа в грудь, группа алчущих мяса и славы военных уже вступила на тропу возвращения к стынущей в ущелье колонне. Уязвлённые джигиты, оценившие через некоторое время, обстановку кинулись было в погоню за нежданными ночными ворами, но тщетно… А иного было трудно ожидать, тем более, когда преследование ведется в сторону, противоположную от перемещения беглецов… А беглецы, покрытые с головы до ног маскирующими куриными перьями и бараньей шерстью, тем временем весело скатывались по серпантину вниз. Весело изнывали они под тяжестью двух мешков, туго набитых скоропостижно почившими курами и отдельным мешком, укрывшим от постороннего взгляда безвременно ушедшего из жизни барана. Ну, как вы уже, наверное, поняли из моего почти обезличенного повествования (этот недостаток изложения связан с моей врождённой скромностью) — главой удачливых этих беглецов был ваш покорный слуга. Конечно же, во главе угла всего этого мероприятия, прежде всего, лежал мой шкурный интерес, но о бойцах я тоже не забыл: курятину жрали в ожидании прихода подкрепления до благородной отрыжки. Но самым главным блюдом был конечно же бульон… До сих пор вспоминаю его вкус и не пойму, в чём дело… То ли горный воздух, то ли кормят их там, в аулах чем-то особым, курей этих. А барана я сразу же генералу отдал. Разбудил его на рассвете и отдал. Лично, как говорится, в руки. Он хоть и злой поначалу спросонок был, но как барана увидел — сразу преобразился… Давай меня обнимать, в обе щёки целовать… А я ему — оба-на: мол, что мне Ваши объятья, не забудьте про Ваше генеральское обещание. Надеюсь, мол, на твердость Вашего генеральского обещания. Он опять было скис, но, в конце-концов, обязательства выполнил: правильную бумагу в верха отправил. И вот теперь я — Герой всей Российской Федерации! До конца жизни теперь могу не париться… Пенсия — ого-го! Льгот — полно. Не то, что у вас, полковников… Ну, в общем, всё у меня получилось в соответствии с тем, что творится во всём нашем государстве: один раз удалось удачно украсть — всё, можешь дальше не ни о чём не переживать, а получать от жизни исключительно одни удовольствия. Ну, а если не получится, то придётся на зоне всю жизнь чалиться. Это уж какая у кого судьба… Если так разобраться, я ведь тоже сильно рисковал. Могли ведь и грохнуть невзначай. И что тогда? Тут же представили бы мародёром и предали бы всеобщему поруганию. Поначалу сделали бы из меня очередной отрицательный пример для воспитания молодёжи, а потом бы и вовсе предали забвению, как участника одного из позорных эпизодов чеченской войны».
Вот такие вот люди сиживали в этом «чуркестанском» питейном заведении, вот такая вот разношёрстная компания собралась в этом очередном шедевре «хачёвского» кабацкого искусства города Москвы. Славной нашей и весьма дорогой для всех столицы. О чём же говорили эти достаточно разные для взаимопонимания люди между собой? Давайте подслушаем лишь некоторые из состоявшихся диалогов. Почему не все? Извините, в этом случае придётся писать новую книгу. Пощадите. Эта-то уже надоела. Тем более, сказано же уже было: «Эпилог». То есть «Конец». А конец — делу венец. Вот поэтому и будем заканчивать всю эту галиматью, а посему приведём лишь фрагменты замечательных бесед под национальные русские напитки и не менее национальные и уже давно ставшие традиционными острые кавказские закуски.
— Ндлять, Серёга, ты только врубись… Три войны прошёл, и три жены у от меня в это время ушло. Нет, что я несу — третья, слава Богу, сейчас ещё меня терпит, но тоже уже на грани: иногда выпиваю помногу, по ночам ору…, воюю ещё…, квартиры нет. Всё, что давали, прежним жёнам оставил, а как иначе? Там ведь дети остались…, мои, между прочим, дети.
— Брось ты, Вовка, откель знать тебе, что твои это… Об энтим токмо жёны наши могут поведать… Да и то не нам, а на Страшном суде. Когда уже жопой их к стенке припрут. Но не суть, ты поступал как надобно:
— В основном ты прав, старик, но бывают исключения…
— Это какие же? Приведи пример, но только из своей жизни или же из жизни таких же как ты многожёнцев. Вон их, пруд пруди. Каждый сейчас вставал и перед тем, как произнести свой пропитанный фальшью тост, что-то коротко рассказывал о своей многострадальной судьбе. И что? Девяносто процентов из нашей братии имеет, как минимум, вторую семью. Да ещё далеко не всегда со своими детьми. А десять процентов — это, видимо, действительно исключения. Ты ведь о них, наверное, заговорил?
— Нет, конечно. Слава Вышняму, удалось мне попасть именно в эти ничтожные десять процентов. Хотя были свои сложности и этого попадания. Но вы-то, чего, собственно, ожидали? С вашей необъяснимой, мазохистской любовью к стопроцентным стервам-фуриями… Не надо морщиться, большинство из вас женилось на последних курсах и на ком попало лишь бы не уезжать в отдалённый гарнизон одному. Я, как гитарист, пользовался в те годы популярностью и почти на всех свадьбах побывал. И уже тогда всё было видно. Удивлялся я тогда: откуда вы только умудряетесь их таких откапывать? Кругом же полно хороших девчонок… Пусть не идеальных… А кто из нас может себя к таковым причислить? Ну, может, только Лёха… Но он либо неисправимый идеалист, либо застарелый импотент… Сам себя до сих пор «тэорэтиком» по женской части называет. А вы были истинными санитарами города на Неве! Питер только облегченно вздохнул, когда очередные орлы-стервятники покинули пределы города, увозя своих стервозных возлюбленных в далёкие дали. Смешно всё это сейчас вспоминать. Особенно то, как вы отбивали этих курв друг у друга. Ссорились из-за этих агрессивных невских крокодилиц… Сплошные драмы и шекспировские страсти кипели тогда вокруг. Ну да ладно, дело давнее… Всяк сам кузнец своего несчастья… Но и справедливости ради надо отметить тот факт, что их, стерв этих, тоже ведь обманули. Вот задумайтесь: ежели были бы мы ныне действительно уважаемыми членами нашего нью-капиталистического государства, такими, какими были в самом начале нашей доблестной службы (вспомните, на каких условиях мы изначально шли служить этому государству: относительно высокие оклады, жильё…), то и не бросили бы вас никогда ваши стервы… Что, скажешь я не прав?
— Да прав, язви душу твою беспощадную, но можно же было подобрей как-то выразиться. Стервы, курвы, фурии, аллигаторы… Фу, мы же их когда-то всей душой любили. А ты скребёшь когтями по мясу живому…
— Да вы их по пьяному делу до сих пор любите какой-то приворожённой бесовской любовью… Извини, ты сам эту тему поднял. Столько, мол, отпахал, и весь такой из себя заслуженный, а в итоге ни хрена у тебя нет… А я, извини, плакать с тобой вместе не собираюсь. Что думаю, то и говорю. Я в лекари душ человеческих ни к кому не нанимался. Да и нет у меня к этому призвания сверху. А кроме того, речь-то идёт не только и не столько о стервах, фуриях и рептилиях. Это всё-таки больше ваши личные проблемы. Государство только помогло их усугубить. Но есть позиции, по которым государство нас, как это сейчас называется, попросту взяло и “чисто конкретно так» кинуло. Да, в этот раз именно государство… Не Родина… Но итог-то всё равно един.
— Ты это о чём? Уже второй раз о чём-то талдычишь, но о чём, пока не понятно.
— А вы что, олухи, успели уже всё забыть?
— Что именно?
— Да вы что, не помните, какова была пенсия у офицеров, когда мы подписывались на профессиональную ратную службу? Проще спросить, неужели вы уже не помните, на что мы подрядились тогда, глядя на пенсионеров того приснопамятного «застойного» времени? Неужто подрядились мы тогда на беззаветную офицерскую службу за нищенское вознаграждение в процессе и конце пути? Нет, окончательными романтиками, читай — дураками мы всё же не были… Позвольте, я вам кое-что напомню. Позволяете? Прекрасно, тогда погнали. Давайте не будем брать в расчёт генералов. Генерал, как известно, — это особого рода счастье. Так вот, пенсия полковника составляла в то время 250 советских рублей, тогда как средний советский инженер жил, работая (ну, по крайней мере, выходя каждый день на работу, чтобы бороться до обеда с естественным голодом, а после обеда с не менее естественным для живой плоти сном), на 170 рублей. И жил, надо сказать, этот попеременно голодно-сонный инженер на эти деньги довольно-таки припеваючи. Инженер этот мог себе позволить ежегодную поездку на черноморское побережье, дабы отдохнуть от ежедневной своей борьбы. При этом дети инженера отдыхали за символические копейки в различных пионерских лагерях, некоторые из которых так же располагались на черноморском или же каспийском побережье. (Ну не было у нас тогда других тёплых морей… Это сейчас у народа появились родные побережья Красного, Средиземного и других морей и прилегающих к ним океанов, но — это уже за совершенно другие деньги). Немногим отставал от инженера и рабочий. А иногда даже превосходил его. Недаром, что гегемон. И вот при всём при том подполковник пенсионерствовал в то застойно-справедливое время на двести рублей, а майор довольствовался те ми же средними «инженерно-пролетарскими» 170 рублями, но при этом имел уже вполне законное право нигде не работать. Вы уже не помните, наверное, что это такое: нигде не работать и не сидеть за это в тюрьме? А вы вспомните, тогда за такое кощунство можно было сесть на целый год. Тунеядством, между прочим, это тогда называлось. А отпахавшие положенный, бессонный, самоотверженный и крайне беспощадный срок офицеры получали вполне достойные для безбедного проживания пенсии. Вот за это можно было во время службы многое претерпеть. А сейчас, за что? Да, и надо ещё отметить, что всё это проистекало на фоне полученного в преддверии всех этих благ жилья. Пусть даже и очень скромного обиталища, но не близ места службы даденного, от безызходности бытия… И в каком-нибудь безнадёжном Безвозвратинске Колымского края, а жилья, даденного по месту призыва. То есть, по тогдашнему закону ведь как было: откуда Родина забрала на службу своего ратного героя, туда и обязана была вернуть. Если, конечно такое желание у пенсионера присутствовало. И не просто вернуть, а возвратить его, всего перепачканного в шоколаде. И это было справедливо! Герой ведь столько всего претерпел за службу свою горемычную и при этом ещё умудрился живым остаться… Живым и весьма условно — здоровым. Ну, по крайней мере, ходит ведь ещё как-то, оставляя за собой след из чистого речного песка. Иногда даже спортом занимается: приседания с попукиванием под наблюдением большого количества разнопрофильных врачей. Ну, что же тут поделаешь, если наступила для него такая параолимпийская пора. И надо уважать пенсионера ещё и за это. За то, что не сложил ручки и ещё скрипит в меру сил на всю округу.