Повесть о Сарыкейнек и Валехе
Шрифт:
– Дайте мне пистолет, я сам найду и накажу стрелявшего. Хоть из-под земли откопаю!
– сказал я однажды Мурадзаде.
Когда произнес это, спохватился. Думал, Мурадзаде отчитает меня за мой проявившийся вновь анархизм.
– Ну, найдут стрелявшего, накажут... Но до каких пор человек будет хвататься за пистолет, как дикарь за дубинку?
– Мурадзаде закурил.
– Сильны, ох сильны еще пережитки! Сколько времени пройдет, прежде чем люди изживут их в себе...
– Верно, товарищ Мурадзаде!
– воскликнул я.
– У нас
– Вот видишь, - вздохнул Мурадзаде.
– Дело тут пистолетом не поправишь...
... Сарыкейнек постепенно выздоравливала.
Профессор Алибек, каждый раз осматривая рану, говорил:
– Вот что значит молодой организм!
Пожилая сестра как-то сказала, что каждую ночь профессор звонит, справляется о'самочувствии тяжелобольных и обязательно о Сарыкейнек.
Я знал: профессор заботится так о нас не с тем, чтобы угодить товарищу Мурадзаде. Он не из таких людей. Просто он добрый и, кроме того, одинокий человек. Сестра рассказала нам, что детей у него нет, а жена Айна-ханум умерла четыре года назад.
Шофер Вели, видно чувствовавший, что мне не по себе одному в стенах дома, приходил по вечерам, и мы подолгу беседовали о том о сем. Чаще всего Вели заводил разговор о войне, вспоминал эпизоды фронтовой жизни, своих товарищей... и перебрасывал мосток в наши дни, в наш двор.
– Мы сражались за Родину, против фашистов, -. горячился он, - а тут мерзавцы, подкравшись ночью, стреляют в своих сограждан. Подонки, воры!.. Откуда им знать, что такое гуманность, что такое борьба, что такое нация...
.. .Когда Сарыкейнек наконец выписалась из больницы, я от радости места себе не находил. Будто заново родился. Будто не Сарыкейнек, а я был тяжело ране i и пролежал двадцать пять дней в постели.
– Нашли, кто стрелял?
– спросил профессор Алибс.с при выписке.
– Нет.
– И что же, вы снова будете жить на той самой квартире?
– Да, профессор. А где же еще? Сделав паузу, профессор сказал:
– В воскресенье приходите ко мне. Посмотрю, как заживают рубцы на ране. И побеседуем заодно. Я к вам обоим привязался...
– Спасибо, обязательно придем, - ответила Сарыкейнек.- Да будут ваши дни долгими, профессор! Вы так много сделали для нас!
– Долгие дни уже позади, - улыбнулся он.
– У старости короткий срок.
– Вы выглядите так бодро!
– возразил я.
– И земля наша славится долголетием!-добавила Сарыкейнек.
– Да будет так, - рассмеялся профессор.
– Сам-то я коренной бакинец, и дом моего прадеда, каменщика Таги, и поныне цел. Между прочим, очень крепкий был старик, за сто перевалил. Так что, - он повернулся к Сарыкейнек, - почему бы и профессору Алибеку не дожить до ста, а?
– До .ста и больше!- горячо подхватила Сарыкейнек.
– Договорились, - поставил
Дверь открыла аккуратно одетая пожилая женщина.
– Профессор дома?
– Проходите!
– женщина сделала приглашающий жест.
– О-о!
– воскликнул профессор.
– Откуда это вы узнали, что из цветов я больше всего люблю гвоздики?
Потом представил женщину, открывшую дверь: - Знакомьтесь, Мария Петровна.
Мария Петровна ушла на кухню, а он добавил, глядя ей вслед:
– Очень добрая женщина. Тридцать лет помогает нам по хозяйству. Теперь у самой хорошая квартира, взрослые дети. Но не хочет оставлять старого профессора. Каждый день приходит и делает все, что нужно... С покойной Айной-ханум они были как сестры!
В большой, просторной комнате, куда нас пригласили, висело много картин и фотографий, на одной из них мы узнали Наримана Нариманова с группой юношей в белых халатах.
В центре комнаты величественно возвышался концертный рояль с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Видно было, что время от времени на нем играют. На рояле стояла фотография, на которой был снят профессор с молодой симпатичной черноглазой женщиной, - несомненно, Айной-ханум - как напоминание давних счастливых дней.
Вазы, статуэтки, старинные картины - все настраивало на особый, строгий лад. Хотелось тихо говорить, тихо двигаться, постигая красоту, антикварных вещей. Но этот внутренний настрой души неожиданно нарушила вошедшая с подносом в руках Мария Петровна.
– Прошу к столу, - пригласил нас широким жестом Алибек.
– И вот, ребята, я терпеть не могу церемоний. Есть так есть! Помню, в студенческие годы я целого барана, случалось, одолевал.
– И он открыто, доверчиво улыбнулся.
Когда мы поели, профессор спросил:
– Значит, жить по-прежнему будете в старом доме?
– Только там, - ответил я.
Подумав немного, он задал еще вопрос:
– Я слышал, ты отличный шофер?
– Отличный не отличный, но машину вожу неплохо.
– Понимаешь, в чем дело, мой старый друг и шофер стал плохо видеть. Недавно сам признался, что часто перед глазами сетка появляется... Вот я и подумал, - сказал профессор, почему-то обращаясь не ко мне, а к Сарыкейнек, почему бы мою машину не водить Валеху, а?
– Но ведь я работаю.
– Где?
– В котельной, кочегаром.
– А учебе это не мешает?
– Если и мешает, работать приходится. Жить на что-то нужно.
– Сколько ты получаешь там?
– - Семьдесят рублей.
– Работая у меня, ты будешь получать больше, - заметил он.
– Сары Мардану я платил сто двадцать.
Я хотел было объяснить профессору, что зарекся работать на легковых машинах, но замялся - для этого нужно было рассказать историю о Балаами, не обо шлось бы при этом без деталей, о которых я не хотел вспоминать.