Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)
Шрифт:
— Так, — говорит тетка, — вроде бы вы, но только теперь мне в «глазок» перчатки покажите. Я еще решить должна, равны ли они съеденным. Есть такие люди, что хорошее истрепят, а сами стараются худые подсунуть.
Я возмутилась, но Борис Борисыч стерпел, поднял перчатки.
Ну, скажу тебе, видно покупка ей очень понравилась. Распахивает она двери и приглашает нас с Борис Борисычем войти.
— Ах, — говорит, — ты, милая собачка-баловница, ну покажи, что такое принесла мне взамен?
И прямо надевает на себя обе перчатки и пальчики сгибает и
— Да, — говорит, — совсем не хуже моих.
Тогда Борис Борисыч поворачивается и собирается уйти, но лифтерша его уже сама пускать не хочет.
— Ах, гражданин, — говорит она, — тут у меня есть туфли совсем мне неподходячие, чуть-чуть жмут, да и носочек у них сбит, а я слыхала, что собачки очень любят туфельки грызть. Так уж не возьмете ли вы их себе, а мне купите новые, можно и не очень дорогие.
— Нет, — гражданочка, — говорит Борис Борисыч. — Наша Мотя туфли не грызет. Носите их на здоровье.
— Ну, — говорит лифтерша, а сама с нами к лифту идет. — Тогда разрешите я вас на лифте покатаю.
Заходит вместе с нами в лифт и как Борис Борисыч не просит нас выпустить, только головой качает и на кнопки жмет. На первом этаже люди понять ничего не могут, волнуются, а мы то вверх, то вниз гоняем.
И вот, представь, после долгой такой езды выходит она вместе с нами и до самых дверей ведет.
— Простите, — говорит, — я бы еще хотела повидать саму Ольгу Алексеевну. Посоветоваться с ней нужно. Помните, она к тете моей приходила, лекарство ей выписала, так тетя из деревни мне пишет, что давление у ней как рукой сошло, но вот на ногах, говорит, какой-то грибок появился, чешется. Нет, она не думает, что это от лекарства, которое пила, но, может Ольга Алексеевна ей какой совет даст, а тетя, как приедет, сумеет с вами расплатиться, она к весне козла будет резать.
— Нет, — говорит ей Борис Борисыч. — Ольга Алексеевна советовать больше не будет. И прошу вас, уважаемая, к нам не заходить.
И решительно так распахнул дверь и затворил перед теткой. А когда позже Ольга Алексеевна пришла, то даже отчего-то не стал ей об этом рассказывать.
— Отдал? — спросила она.
— Да, — подтвердил он, — отдал. И все.
Пиши,
твоя Мотя.
Дорогой мой Санечка!
Ночь почти не спала, учила твое письмо. Спасибо! А уж я как тебя люблю, сказать трудно. Устала ждучи. (Не знаю, правильно ли выражевываюсь таким словом).
Под утро произошло во мне прекрасное волнение и я поняла, что сейчас напишу стихи.
Вот они:
О, Саня дорогой! Письмо твое меня задело, за тело. Люблю тебя жарчей еще чем раньше, барашек. Приди скорей, скорей приди вПожалуй, это самое лучшее из того, что я когда-либо писала. А как ты считаешь?
Твоя
Мотя
Мальчик!
Ну и здорово же ты залежался!
А на улице оттепель началась, вот-вот весной пахнет, а тебя все нет и нет.
Поздравляю с благополучной операцией. Ольга Алексеевна только и рассказывает всем по телефону, как тебе, умнице, гланды вырезали, и как ты шел в операционную без всякого поводка: спокойно, говорит, шел, не сопротивлялся.
Да, дорогой мой, так и должны вести себя настоящие мужчины. А ты, Санечка, настоящий.
Иногда думаю, неужели я тебя раньше недооценивала? Неужели не замечала, какой мой Санечка великий человек?
А почему?
Да видно сама я не была такой умной, как сейчас.
Дома у нас чрезвычайно важные события.
Ольгу Алексеевну повысили в должности: она заведующая отделением, целой группой врачей командует.
Теперь к ней за советом приходят не только больные, но и медики. Борис Борисыч по этому поводу помалкивает, но иногда слегка ворчит.
— Что, Мотька, мы с тобой выиграли от этого повышения? Раньше хоть один участок был, а теперь — пять. И она за все пять, как за свой болеет. Нет, Мотька, самое худое иметь жену — доктора.
Сам же Борис Борисыч тоже переменился, стал серьезнее, больше дома сидит.
— Вы, — сказали ему на телевидении, — может и очень талантливы, даже, может, очень-очень талантливы, но жизни вы, Борис Борисыч не знаете. Вы от народа оторвались, сидите дома и пишете, а вам нужно к людям идти, с народом жить.
И знаешь, Саня, отец твой, Борис Борисыч, на этот раз не обиделся, а все выслушал с серьезным лицом и пришел к нам с Ольгой Алексеевной советоваться, как быть дальше?
— Боря! — сказала Ольга Алексеевна, — а, может, и правда это? Может, ты действительно оторвался? Может тебе действительно нужно с людьми пожить? Вспомни, Боря, — сказала она, — как замечательно ты начинал, какие надежды на тебя возлагали, как о твоих первых пьесах и рассказах много говорили! Какой у тебя чистый голос был на заре нашей юности, когда я тебя полюбила. Ну, просто соловей пел… А теперь? Куда все ушло? Нет, Боря, я не хочу ничего советовать. Подумай и сделай выводы сам.