Повесть о Сергее Непейцыне

Глинка Владислав Михайлович

— Не слыхали еще? Показалась заразная лихорадка на Пехотном форштадте, в мазанковых бараках. Слабосильных партию из армии прислали, они и занесли. Говорят, и в остроге больные есть.

— Я слышал, что те бараки летом ваше ведомство не удосужилось отремонтировать, отчего люди и страждут, — сказал Сергей.

— Всё врут! Те развалюхи давно сломать пора, а новые выстроить куда подальше! — с жаром воскликнул Леонтович. — Я бы гошпитали, казармы да остроги не ближе пяти верст от городов ставил. Где чернь скопляется, там и болезни. Ну, мое почтение.

Непейцын пошел дальше, думая: «Неужто опоздал

с деньгами и Василий Прокофьич не успеет помочь своим? Но и месяц назад Говард в остроге горячечных лечил. Или то иная болезнь была?» На другое утро он отправился в суд. Подсудка, что составлял вольную и хлопотал о ее подписании, на месте не оказалось. Подошел другой канцелярист.

— Бумага вашего благородия у меня-с, — сказал он. — А Никанора Петровича мы вчерась схоронили.

— Что ж с ним случилось?

— Известно, горячка. И только ему повышение вышло, в регистраторы произвели, на мое прежнее место, как в пять дён сгорел.

— Да, жаль, — согласился Сергей и полюбопытствовал: — А вы кто же теперь стали?

— Я за секретаря правлю…

— Так кому же мне пошлину платить по вольной, что у вас лежит?

— Оно весьма затруднительно, как заседатель наш тоже захворали и в присутствие не пришли Разве я за него подмахну, а за меня — подсмотритель, а за него писца Федулова кликну?

Непейцын посулил новому секретарю рубль за труды, заплатил пошлину и через полчаса вольная, подписанная и засвидетельствованная по всем правилам, лежала в его кармане.

Идучи из суда домой, он встретил Говарда с Сашей. Кажется, старик еще более похудел. Или, может, так казалось оттого, что тело его облекала широкая епанча, из воротника которой выступала морщинистая шейка, а из-под подола виднелись тощие лодыжки.

Левшин сказал, что сэр Джон направляется убеждать коменданта дать особое помещение для горячечных. В общих палатах они заражают других больных. Военные лекаря уже докладывали об этом, но комендант прогнал их.

— А у нас сдача дел наконец подвинулась, — закончил Саша. — И тебя в воскресенье Мордвиновы обедать ждут.

После этого обеда, как два месяца назад, хозяин увел одного Непейцына в свой кабинет и там спросил, улыбаясь:

— Знаете ли вы, что сделали человека совершенно счастливым?

— Но он отказался от вольной без согласия дяденьки, — ответил Сергей.

— Да нет же, я о Василии Прокофьиче.

Непейцын почувствовал, что краснеет. «Обещал же мне никому не говорить!» — подумал он и покачал головой.

— Не сердитесь на него, — попросил адмирал. — Я во всем виноват. Увидел третьего дня, что сияет, будто именинник, и давай допрашивать, пока не сказал, что печки поправил, овощей закупил и так далее, вплоть до источника, откуда средства взялись. И хочу еще покаяться, что не удержал сам тайну, а выболтал, но получил такое удовольствие, что и сейчас веселюсь…

Сергей молчал, ожидая пояснений, и Мордвинов продолжал:

— Не догадалась? Вчерась прошел ко мне по делам мосье Леонтович. Начал на поветрие жаловаться, лекарей, больных ругать. А я и сказал: «Некоторые офицеры иначе смотрят и больным помогают!» — «Кто ж такие?» Верно, ожидал, что я о себе прихвастну. «Да ваш прежней квартирант пятьсот рублей на днях пожертвовал». Тут с ним вот что сделалось! —

Адмирал выпучил глаза и уронил челюсть. — Когда ж опомнился, то первое сказал: «Вам соврали!» А я, авось бог простит, и ответил: «Что вы! При мне отсчитал до копеечки» — «Но откуда у него деньги?» — подполковник волнуется. «Кажется, наследство получил, — говорю. — И что удивляться, когда он генералу Меллеру, говорят, близкая родня?» Так он и ушел в полном расстрое. Наверно, локти дома грызет… Очень сердиты, что не удержался от такого мальчишества?..

— Да нет, — засмеялся Сергей. — Я, пожалуй, даже доволен.

— Тогда обещайте и Василию Прокофьичу радость не портить…

— Обещаю, — сказал Непейцын.

А еще через день, сидя у своего окошка, он увидел едущий мимо ярко-желтый дормез с горой сундуков, привязанных на запятках. И за спущенным окном на миг ясно обрисовался овечий профиль подполковника Леонтовича. Вот тебе и «мы люди присяжные, собой не располагаем». Удрал-таки, трус!..

Не сотвори себе кумира. Опять острог. Что молодой вынесет, то старому — конец

Непейцын не стал упрекать Василия Прокофьича, когда тот зашел к нему с Сашей. В этот день подавленный и молчаливый лекарь совсем не походил на счастливого человека. Мичман был также немногословен и нахмурен. На вопрос о здоровье, Василий Прокофьич ответил:

— Телом я бодр, Сереженька, но духом стражду. Перед мистером Говардом был у коменданта, просил канцелярию любую под больных на время отдать. Так с англичанином хоть вежливо, а мне просто: «Кругом марш!» И понятно: зачем им хлопотать? Сами живы надеются остаться, безмозглые, а от солдатской смерти им только доход. И не взыщет никто. Солдаты у нас без счету…

Вскоре он простился, сославшись на усталость.

— Замучился, — сказал Непейцын, когда лекарь ушел.

А Саша ответил:

— Тяжело ему сознавать, что сделать не дают, от чего польза была бы. За три года знакомства ни разу таким не видывал. Когда к тебе шли, все уговаривал меня уезжать скорее, как болезнь может и полгорода пожрать.

— А ты?..

— Не знаю, как поступить. От перевода на Балтийское, который адмирал устроить предлагал, я начисто отказался, но на севастопольскую эскадру съехать могу в любое время, раз адъютантство мое кончается. А с другой стороны, как подумаю, что тем, подобно Брокнеру, Леонтовичу и другим господам, отсюда побегу, то уж больно противно. Говард иноземец, русского языка не знающий, наших колодников лечит, кормит, одобряет, а те, кому надлежит о них, о городе и войске радеть, либо дезертируют, либо на экономии от покойников наживаются… Вот пока и не прошусь в Севастополь. Пусть Говард видит, что не все наши чиновники таковы.

— Он на Василии Прокофьиче то видит, — заметил Непейцын.

— На счастье, двое таких лекарей в гарнизоне — еще Белкин из морского гошпиталя. Но все-таки подумай, Говард каков! На первом обеде у адмирала говорил, что в Херсоне задержится, только чтобы со старым знакомцем Пристманом повидаться и записать, что видел дорогой от Петербурга. А вместо того два месяца живет. Видно, как, скажем, воров чужое добро притягивает, так великодушное сердце не может от страданий чужих оторваться…