Повесть о старых женщинах
Шрифт:
Они решили вместе отправиться за покупками. Про себя они думали, что раз уж Софью придется представлять соседям, то пусть лучше это случится раньше, чем позже.
Констанция посмотрела на небо.
— Вряд ли будет дождь, — сказала она. — Но зонтик я, пожалуй, возьму.
Глава III. Жизнь в гостинице
I
По утрам Софья ходила в теплых комнатных туфлях. Эту привычку она усвоила на улице лорда Байрона — скорее случайно, чем с намерением использовать шлепанцы для незаметного надзора за прислугой. Ее комнатные туфли послужили непосредственной причиной важных событий на Площади св. Луки. Софья прожила у Констанции уже целый календарный месяц — право, удивительно, как летит время! — и освоилась в доме. Постепенно
Воскресным утром, прожив уже три недели в Берсли, Софья встала очень рано, надела халат и комнатные туфли и явилась в спальную Констанции. Софья была несколько обеспокоена здоровьем Констанции, и ей самой было приятно это беспокойство, которого Софья ничуть не скрывала. Эми со свойственной ей небрежностью утром в субботу преступно не заперла дверь, ведущую из нижней гостиной на улицу, и Констанция заметила это упущение, только когда за завтраком почувствовала, что ей дует в ноги. Она всегда сидела спиной к двери, в матушкином кресле-качалке с рифленой спинкой, а Софья на том месте — но не на том стуле, — на котором в сороковые годы сиживал Джон Бейнс, а в семидесятые и позже — Сэмюел Пови. Сквозняк испугал Констанцию. «У меня снова начнется ишиас!» — воскликнула она, и Софью изумил страх, прозвучавший в голосе сестры. К вечеру ишиас действительно вновь навестил седалищный нерв Констанции, и у Софьи впервые был случай разобраться, какие муки пульсирующий ишиас способен принести своей жертве. Вдобавок к ишиасу Констанция подхватила насморк и, чихая, испытывала острейшую боль. Насморк Софья быстро вылечила. Констанция была уложена в постель. Софья хотела было вызвать врача, но Констанция заверила ее, что доктор не скажет ей ничего нового. К боли Констанция относилась с ангельским терпением. Софью поражала слабая и нежная улыбка, с которой Констанция лежала в постели, обложенная грелками и измученная болью. Это заставило Софью задуматься о сильном характере Констанции и о том, как разнообразно проявляет себя натура Бейнсов.
Итак, в воскресенье утром Софья встала рано, сразу после Эми.
Выяснилось, что Констанции несколько лучше в том, что касается невралгии, но что она истерзана бессонной ночью. Хотя Софья сама спала плохо, ей почему-то стало совестно перед не сомкнувшей глаз сестрой.
— Ах ты бедняжка, — исполнясь сочувствия, прошептала Софья. — Подожди, я сейчас сама приготовлю тебе чай.
— Чай сделает Эми, — сказала Констанция.
Софья решительно повторила: «Я сама» — и, убедившись, что пока нет необходимости менять грелки, неслышно сошла вниз в своих комнатных туфлях.
Спускаясь по темной кухонной лестнице, она услышала голос Эми, восклицавшей в раздражении: «Да поди ты вон!», и тявканье Фосетт. Софья в гневе хотела броситься вниз, но сдержалась. Ее отношение к Фосетт не было отмечено сердечностью, а ее отношение к собакам в целом было строгим: даже оставшись наедине с собакой, она очень редко целовала ее, как это обычно делают владельцы животных. Но Софья любила Фосетт, и более того, в последнее время любовь эта усилилась из-за насмешек, которыми жители Берсли осыпали это необычное существо. К счастью для самолюбия Софьи, в Берсли не было возможности остричь Фосетт, и таким образом собака с точки зрения горожан день ото дня становилась все менее забавной. Поэтому Софья могла, не теряя достоинства, подчиниться силе обстоятельств, хотя никогда не подчинилась бы городскому общественному мнению. Софья догадывалась, что Эми не любит Фосетт, но тон, в котором служанка произнесла свои слова, явно указывал, что Эми проводит различие между Фосетт и Снежком, и это огорчило Софью куда больше, чем тявканье ее любимицы.
Кашлянув, Софья вошла в кухню.
Снежок
— Доброе утро, Эми, — произнесла Софья с пугающей вежливостью.
— Доброе утро, мэм, — угрюмо ответила Эми.
Эми знала, что Софья слышала тявканье, а Софья знала, что Эми это знает. Их нарочитая вежливость была ужасна. У обеих женщин было такое ощущение, словно по полу рассыпан порох и горящие спички. У Софьи была вполне обоснованная претензия к Эми из-за истории с незакрытой дверью. Софья полагала, что, совершив такой промах, Эми по меньшей мере могла бы обнаружить раскаяние, любезность и желание услужить. Но этим и не пахло. У Эми была своя претензия к Софье, потому что не так давно Софья навязала ей новый метод варки овощей. Эми была решительной противницей новомодных и заграничных методов. Софья не подозревала об этой претензии, которую Эми скрывала под обычной своей почтительной вежливостью.
Они стояли друг перед другом, как две воюющие армии.
— Какая жалость, что здесь нет газовой плиты. Мне нужно немедленно вскипятить чаю для миссис Пови, — сказала Софья, посмотрев на только что разведенный огонь.
— Газовой плиты, мэм? — враждебно переспросила Эми. Бесшумные комнатные туфли Софьи были последней каплей, заставившей Эми сбросить маску почтительности.
Эми и пальцем не пошевелила, чтобы помочь Софье. Она не показала ей, где найти все необходимое, чтобы приготовить чай. Софья нашла чайник и отмыла его. Она отыскала самый маленький заварочный чайник, и, поскольку в нем оставалась вчерашняя заварка, она с преувеличенной тщательностью и шумом вымыла и этот чайник. Софья нашла сахар и все прочее и раздула огонь ручными мехами. Эми же ничего не делала, разве что уговаривала Снежка допить молоко.
— Почему ты даешь Фосетт так мало молока? — холодно спросила Софья, когда очередь дошла до Фосетт. Софья ждала, пока вскипит чайник. Блюдечко, предназначенное для Фосетт, которая была вдвое больше Снежка, было наполнено молоком едва наполовину.
— Молока больше нету, мэм, — проскрипела Эми.
Софья промолчала. Вскоре, благополучно заварив чай, она удалилась. Не будь Эми зрелой матроной, которой было уже за сорок, она бы фыркнула вслед уходящей хозяйке, но Эми вовсе не была обычной глупенькой служанкой.
Если не считать известной чопорности, с которой Софья подала поднос своей сестре, в ее поведении не было признаков гнева. Софью глубоко растрогала та радость, с которой недомогающая Констанция встретила чай, и утешило то, что сестре есть на кого опереться в трудную минуту.
Несколько минут спустя Констанция, спросив сперва у Софьи, который час показывают часы на комоде (швейцарские часы давно уже остановились), потянула за красный шнурок звонка, висевший над кроватью. Далеко в кухне зазвенел колокольчик.
— Что-нибудь еще принести? — спросила Софья.
— Ах нет, спасибо, — ответила Констанция. — Я только хочу знать, не принес ли почтальон писем. Он давно уже должен был прийти.
За время пребывания в доме Софья узнала, что каждое воскресное утро Констанция ожидает письма от Сирила. Между матерью и сыном существовала твердая договоренность, что Сирил будет писать по субботам, а Констанция по воскресеньям. Софья знала, что Констанция придает этим письмам большое значение и к концу недели начинает все больше волноваться за Сирила. После приезда Софьи письма от Сирила приходили регулярно, но в них, случалось, было всего две-три строчки, и Софья понимала, что письмо может и не прийти и что Констанция свыклась, хотя и не смирилась, с такими разочарованиями. Констанция давала Софье читать письма от сына; от них у Софьи осталось ощущение, что ее любимец, пожалуй, несколько небрежен по отношению к матери.
На звонок никто не ответил. Констанция позвонила еще раз, и снова безрезультатно. Резко встав, Софья вышла из спальной и миновала комнату Сирила.
— Эми! — окликнула она служанку, перегнувшись через перила. — Ты что, не слышишь звонка?
— Быстрей я не могу, мэм, — прежним угрюмым тоном ответила Эми.
Пробормотав что-то нечленораздельное, Софья подождала, пока не убедилась, что Эми действительно поднимается по лестнице, после чего ушла в комнату Сирила. Там она и осталась, не зная, что предпринять. Не то чтобы она подслушивала, не желая присутствовать при разговоре Эми с хозяйкой. В сущности, Софья сама до конца не понимала, зачем осталась в комнате Сирила, дверь из которой в спальную Констанции была открыта.