Повесть о старых женщинах
Шрифт:
Но мистер Пови внезапно нарушил общее молчание.
— Черт возьми! — пробормотал он. Столь неприличное выражение, произнесенное истинным джентльменом, да еще в присутствии юных девиц, было вызвано потрясающим открытием: — Я его проглотил!
— Что проглотили, мистер Пови? — спросила Констанция.
Мистер Пови тщательно обследовал десну кончиком языка.
— Да, — произнес он, как бы торжественно приемля неизбежное. — Я его проглотил.
Лицо Софьи побагровело; казалось, она ищет места куда бы спрятаться. Констанция не знала, что сказать.
— Этот зуб болтался во рту уже два года, — продолжал мистер Пови. — И вот теперь я проглотил его вместе с мидиями.
— Неужели? — воскликнула Констанция в замешательстве и добавила: — Но в этом есть и свои хорошие стороны: зуб больше не будет болеть.
— Это не тот зуб, — сказал мистер Пови. — Последние дни
Пунцовая Софья как раз поднесла ко рту чашку с чаем. От этих слов мистера Пови ее щеки превратились по цвету в наливные яблочки. Она со стуком поставила чашку на блюдце, расплескав чай, и, давясь от смеха, выбежала из комнаты.
— Софья! — возмутилась Констанция.
— Я просто должна… — захлебываясь проговорила Софья, остановившись в дверях. — Все пройдет. Не надо…
Привставшая было Констанция снова села.
II
Софья помчалась по коридору, ведущему к лавке, и укрылась в комнате закройщика, которую гениальный архитектор сотворил над тем местом, где когда-то, по-видимому, находился задний двор одного из трех домов, включенных в ансамбль. Комната освещалась через крышу, и от коридора ее отделяла только не доходившая до потолка перегородка. Здесь Софья дала волю своим чувствам: она смеялась и плакала одновременно, утирая слезы платочком и давясь от хохота, переходящего в истерику, которую она не могла остановить. Вид мистера Пови, оплакивающего свой зуб, по его мнению проглоченный, а на самом деле, давно лежавший у нее в кармане, казался ей самым потешным и уморительным зрелищем на свете. Она совершенно изнемогала. И как только ей казалось, что она превозмогла себя, воспоминание о нелепой сцене вновь вызывало у нее приступ безумного, судорожного смеха.
Мало-помалу она успокоилась. Она услышала, как открылась дверь нижней гостиной, и Констанция, дребезжа чайной посудой на подносе, спустилась по ступенькам в кухню. Значит, ужин закончился без нее! Констанция в кухне не задержалась, потому что мытье чашек и блюдец приберегли для Мэгги на закуску после положенного ей раз в месяц свободного вечера. Дверь нижней гостиной захлопнулась. И опять видение — мистер Пови с салфеткой на плечах — ввергло Софью в пароксизм смеха и плача. В этот момент вновь открылась дверь, и пока Констанция торопливо шла по коридору, Софья заставила себя умолкнуть. Констанция тотчас вернулась со своей вышивкой, которую взяла в мастерской, в нижнюю гостиную. Ни тени любопытства к тому, что произошло с Софьей, она не проявила!
Помедлив немного, Софья, на лице которой после минувшей бури осталась лишь слабая задумчивая улыбка, медленно поднялась через лавку в мастерскую. Ничего примечательного! Оттуда она побрела в гостиную и обнаружила на циновке около двери поднос мистера Кричлоу. Она подняла его и понесла через мастерскую и лавку вниз, в кухню, где мечтательно сжевала два остывших гренка. Она взобралась по каменным ступенькам и у двери нижней гостиной прислушалась. Ни звука! Подобное уединение мистера Пови и Констанции выглядело поистине весьма странным. Она побродила по дому и крадучись спустилась по винтовой лестнице: там она напряженно прислушалась, стоя у другой двери нижней гостиной. Теперь она различила слабое, равномерное похрапывание. Мистер Пови, жертва опия и мидий, спал, а Констанция работала, сидя у каминного экрана! В высшей степени странным было это уединение мистера Пови и Констанции — ничего подобного Софья в жизни своей не видела! Ей хотелось войти туда, но она не могла себя заставить сделать это. Она снова поплелась прочь, растерянная и озадаченная, и оказалась наверху, в спальной, которую делила с Констанцией. В полутьме она легла на кровать и принялась читать «Дни Брюса»{17}, но читала механически, не вдумываясь.
Вскоре она услышала движение на лестнице и знакомый жалобный скрип двери внизу. Она неслышно подскочила к двери спальной.
— Доброй ночи, мистер Пови. Надеюсь, вам удастся заснуть.
Голос Констанции!
— Как бы снова не началось.
Мрачный голос мистера Пови!
Дверь захлопнулась. Уже почти стемнело. Ожидая появления Констанции, она опять легла. Но часы пробили восемь, и началась церемония, связанная с уходом мистера Кричлоу. В это же время из романтических краев вернулась домой Мэгги. Наступила долгая тишина! Констанция находилась в заточении у отца, ибо пришла ее очередь ухаживать за ним; Мэгги мыла посуду в своей норе, а мистер Пови скрылся у себя в спальной. Спустя некоторое время Софья услыхала, как в дверь,
— Он, видимо, крепко спит. Лучше его не тревожить.
— А вдруг ему ночью что-нибудь понадобится?
— Ничего, детка, я услышу, если он проснется. Сейчас для него сон — самое главное.
Миссис Бейнс оставила мистера Пови на попечении опия и зашагала по коридору. Это была дородная дама, вся в черном, с массивной цепочкой на груди и в юбке столь широкой, что она задевала стены. Софья наблюдала, как мать, по обыкновению, грузно поднимается по двум ступенькам в середине коридора. У газового рожка она остановилась и, положив руку на кран, заглянула в круглый абажур.
— Где Софья? — спросила она, убавляя огонь.
— Наверное, в постели, мама, — небрежно ответила Констанция.
Хозяйка вернулась и теперь, постепенно входя в курс дел, брала в свои руки бразды правления домом — этим сложным механизмом.
Затем Констанция с матерью удалились в спальную, дверь не громко, но решительно захлопнулась, и безмолвной свидетельнице с третьего этажа почудился в этом особый, исключительный дух близости между Констанцией и родителями. Свидетельницу интересовало, о чем они будут разговаривать в большой спальной: у отца, наверно, подрагивает бородка, а худые руки лежат на стеганом одеяле, Констанция сидит у него в ногах, а мама, расхаживая взад и вперед, кладет камею на туалетный столик или расправляет перчатки. Нет сомнения, что в каком-то глубоком смысле отношение родителей к Констанции было более доверительным, чем к Софье.
III
Когда полчаса спустя Констанция вошла в спальную, Софья уже лежала в постели. Комната была довольно просторной. С самого детства она служила девочкам и убежищем и крепостью. Она казалась им столь же привычной и неизменной, как пещера — пещерному человеку. За всю их жизнь обои в комнате меняли дважды, и каждый раз это событие сохранялось у них в памяти как начало новой эпохи; третью эпоху составила замена половика великолепным старым ковром, отжившим свой век в гостиной. В спальной была только одна железная кровать; в этой постели они никогда не мешали друг другу и устраивались так же обособленно, как если бы спали на противоположных концах Площади св. Луки. Однако если бы Констанция легла на той половине, что у окна, а не на своей — у двери, они сочли бы, что пошатнулись устои вселенной. Маленькая каминная решетка была заполнена обрезками серебряной фольги. Теперь, вспоминая о редких болезнях, перенесенных в детстве, сестры представляли их себе, главным образом, как периоды, когда такой фольгой до отказа наполняли большую коробку из-под комнатных туфель, вешали ее у каминной доски, и от углей начинало подниматься необычайно буйное пламя; серебряная фольга составляла часть мироздания. Оконная рама была неисправна из-за того, что стена немного осела, и даже когда окно было плотно закрыто, с левой стороны между стеной и рамой оставалась узкая щель, через которую сильно дуло; морозными ночами миссис Бейнс приказывала поднять раму до конца и закрепить ее внизу клиньями. Эта щель, подвергающая их опасности, тоже была частью мироздания.
Они располагали только одной кроватью, одним умывальником и одним туалетным столиком, но в некоторых иных отношениях им повезло больше, потому что у них было два гардероба красного дерева; создаваемая двумя гардеробами независимость девочек друг от друга возникла частично благодаря мощному здравому смыслу миссис Бейнс, а частично — в результате склонности отца слегка баловать их. Кроме того, в комнате стоял пузатый комод: в этом сооружении Констанции принадлежали два коротких ящика и один длинный, а Софье — два длинных. На нем стояли две затейливые шкатулки, где каждая из сестер хранила свои драгоценности, банковскую книжку и другие сокровища. Шкатулки были их неприкосновенной собственностью. Они были неодинаковыми, но красотой не превосходили одна другую. Следует отметить, что в этой комнате царило полное равенство: единственным исключением было то, что из трех крючков, прибитых за дверью, два принадлежали Констанции.