Повесть о Тобольском воеводстве

Мартынов Леонид Николаевич

И в самой Мангазее князь Куракин установил свои порядки. Он ограничил частную инициативу в торговле, например, отобрал в казну торговлю вином. Громадные прибыли перешли от предпринимателей в руки государства.

Все эти ограничения и строгости не понравились северным горожанам, людям, привыкшим к вольной жизни и свободной наживе. Мангазея пустела. Корабли уже не поднимались, как прежде, вверх по Тазу. Ватаги промышленников далеко обходили город, не желая попасть на глаза таможенникам. Так же поступали и купцы. Те и другие стремились в обход Мангазеи дальше, в «уезд», благо, что тот уезд простирался на тысячи квадратных километров к востоку, северо-востоку и юго-востоку. И горько прозвучали слова некоей челобитной, направленной царю Михаилу в 1623 году мангазейцем Мартыном Бехтеяровым:

«Государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси холоп твой Мартынка Бехтеяров челом бьет. В нынешнем году, государь, в 131-ом, мая в 17

день волею божьей половина города выгорела до тла, а из остальной половины ползут тараканы в поле. И видно быть и на той половине гневу божьему и долго ли коротко ли и той половине горети, что и от старых людей примечено. А того для не велено ли будет и остальную половину зажечь, выбрав пожитки, дабы не загорелся град не вовремя и не погорела бы у людишек худобишка да и твоей, пресветлейшего государя, казне не было бы убытка».

Разрешения зажечь остальную половину не последовало. И еще в течение целого ряда десятилетий при новых воеводах тобольских, сменивших князя Куракина, существовал острог мангазейский и поступали через Мангазею в казну государеву сотни тысяч драгоценных шкурок. Сокровища златокипящей вотчины государевой шли в Москву, а оттуда и на заграничные рынки и в подарки иноземным владыкам, восточным митрополитам и патриархам. Острог мангазейский существовал до 1676 года, пока, наконец, не был перенесен на триста километров восточнее, дальше, на Турухан. Но город, такой город, каким была Мангазея в начале века, — не возродился.

Прошло его время. Те, кем была славна молодая Мангазея, — казаки и промышленники, — ушли отсюда, чтоб не вернуться. Давно уже были забыты суровые куракинские порядки, но какие ни получила бы Мангазея свободы и льготы, она не воскресла б. Не было в том нужды. Люди ушли вперед. Куда? Дальше, на восток. В поисках новых мест, нового Лукоморья. Князь Иван Куракин закрыл ход Северным морем из Архангельска в Мангазею, но это было, по существу, тем же самым, как если бы захлопнули дверь за спиной уже прошедшего через нее человека. Казаки и промышленники шли вперед, не оглядываясь на Архангельск, равно как на Тобольск и Березов. Покинув Мангазею, вышли казаки и промышленники с Таза на Енисей, с Енисея на Лену, а вскоре и на великий Амур. И открыли они новые сказочные Лукоморья. Соболя и там не падали прямо с неба. Но были присоединены к державе российской огромнейшие земли, богатейшие территории северной Азии, вплоть до самого Великого океана.

Путь к ним лежал через Мангазею. Именно в этом ее великое историческое значение. «От города Мангазеи остались одни лишь развалины, — записал в свой дневник один ученый путешественник профессор Шухов, посетивший реку Таз в 1914 году, то-есть через триста лет после расцвета Мангазеи. — По берегу торчат бревна построек, нижние склады зданий… Сохранилось едва только одно строение, судя по архитектуре, башня. Сохранились три стены, в одной есть бойницы, архитектура аналогичная с башнями в Юильском городке на р. Казиме. Место, где была Мангазея, кочковатое, поросшее сорной травой и кустарником (березняк и ольховник)». В отвалах берега нашел путешественник много любопытных предметов — наконечники стрел, деревянный крестик древне-русского стиля.

Деревянный крестик, наконечник стрелы, развалины башни — вехи на великой дороге русского народа к востоку.

IV

ДУКС ИВАН НЕПОТРЕБНЫЙ И МНОГОГРЕШНЫЙ

1

олодой князь Иван вовсе не хотел попасть на сибирскую службу. Он, по происхождению своему и по связям, принадлежал именно к той породе людей, что чаще всего отсылались из Москвы на какую-нибудь дальнюю окраину. Знатность, родовитость оборачивались другой стороной. Старый опричник Годунов и при царе Федоре продолжал без церемонии расправляться с родовитою титулованной знатью. Правда, отец князя Ивана, князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, крепко держался воеводою в Новгороде, но человек пять их родни уже попали в Сибирь. И неприветливо встречала бояр Сибирь, страна, покорившаяся безродному казаку Ермаку Тимофеевичу. Тяжелая служба грозила новыми бедами. Разве не ярким тому примером была судьба близкого родственника князя Ивана — князя Семена Михайловича Лобанова-Ростовского? Этот храбрый полковой воевода, участник ливонской

войны, князь Семен, будучи послан в Сибирь, четыре года сражался на берегах Оби с неутомимым князьком Воней, предводителем Пегой Орды, победил, наконец, Воню, покорил орду и что же? Вместо милости навлек на себя новый гнев Бориса Годунова. А чем? Заступничеством за своих же подчиненных, за православных христиан, за казаков и промышленников сибирских. Принял князь Семен от них челобитную, чтоб освободили их от пошлин. Так что сталось! Сочли Семена в Москве чуть ли не бунтовщиком, потворщиком воровства, смуты. «Зачем челобитную принял? То ты сделал не гораздо! Казне много надо денег. Мы море Варяжское России возвращаем, шведами отобранное», — так упрекал князя Семена всесильный боярин Годунов; суровый дал выговор. Вся родня и знакомые князя Ивана жалели князя Семена: «Годунову не угодишь!» Молодой князь Иван держался в стороне от этих пересудов, он думал, что это верно, конечно, — на войну со шведами денег надо много, для того и берутся всякие подати, пошлины. Понимал князь Иван, сколь тонко Годунов разумеет в делах, сколь он мудр и решителен. Страна, управляемая Борисом, начинала вновь богатеть, оправляться. За сие не мог князь Иван Годунова хаять. Не мог! Но лют сей зять Малюты, опальчив и мнителен, хотя и сладкоречив. Разве князь Семен принял ту сибирскую челобитную со зла? Просто за добрых людей заступился. Как никак, а князю Семену не поздоровилось. Не лучше было и со многими другими. Вернувшегося с тюменского воеводства князя Владимира Бахтеярова-Ростовского сей же час погнал Годунов в новую, кавказскую ссылку. А на смену Бахтеярову послал в Тюмень другого князя ростовского дома Александра Приимкова-Ростовского, который обижен был этим горько. Да он ли один плакал! Роптала вся знать на «татарина». Поэтому и юный князь Иван старался не попасть на глаза Годунову.

И хоронился князь в стороне. Отсиживался в тиши древних книгохранилищ. К учености имел он пристрастие еще с детства. Там, в Новгороде, ему, воеводскому сыну, был открыт доступ ко всем сокровищам письменности, к старинным рукописям, украшенным тончайшими рисунками живописцев, к летописям, к священным книгам. Немало часов провел юный князь Иван за чтением. И, читая, приобрел он и сам страсть к сочинительству. Но вскоре пришло время оставить невинные сии забавы. Отец приказал князю Ивану собираться в Москву. В крещенье, мол, вечером скончался царь Федор. Быть надобно в Москве к февралю. Земский собор собирают. В чьих руках очутится власть? Княжата? Бояре? Дворяне?

И вышло так, что князья Катыревы-Ростовские, и отец и сын, поставили свои имена под избирательной грамотой Годунова. И боялся и уважал князь Иван этого человека.

А новый царь не оставил теперь без внимания юного книжника. Даже женитьба на Татьяне Романовой, девушке из семейства, враждебного Годунову, не помешала карьере князя Ивана. Царь Борис назначил Ивана Катырева при дворе своем стольником. Скромный любитель словесности стал царедворцем.

Князь Иван участвовал во многих торжественных, церемониях при дворе. Принял он участие и во встрече пленной семьи Кучума — всех этих цариц, царевичей и царевен, которых приказал царь Борис с почетом доставить в Москву.

Слава святому духу, Что повелел господь рассеять бусурман по московскому царству, как муху! Аминь Всесотворителю богу, Что подал земному царю на бусурман подмогу!

Это относилось к Ивану IV и взятию Казани, но, напоминая эти строки царю Борису, князь Иван знал, что Борису это будет приятно, ибо кто как не Борис Годунов был выучеником и законным наследником Грозного! И царь Борис выслушав стишок, благосклонно улыбнулся юному стольнику, этому доброму книжнику, умеющему кстати припомнить хороший стишок. Улыбался царь Борис, улыбался и князь Иван. Опала, ссылка в Сибирь не грозила князю. «Да будет так! Аминь. Да будет так! Аминь!» — повторял он по-русски и по-латински.

2

Однако, были на Руси в это время и такие люди, что только и мечтали, как бы попасть в Сибирь, за Камень. Объявиться там не воеводами, а просто так, хотя бы без всякой должности. И таких людей становилось все больше и больше. Это были простые люди, главным образом, мужики да холопы, недовольные жизнью в родных краях, недовольные новыми порядками, заведенными царем Борисом. Угождая дворянам, помещикам, уничтожал Борис остатки крестьянской вольности. Помещики охотились за мужиками, закабаляли их всякими правдами и неправдами. Мужики бунтовали. А через три года после вступления Бориса на царство случился еще великий неурожай, и мор пошел по Руси вслед за голодом. Вот почему тысячи людей, покидая родные края, шли кто куда, а в том числе и в Сибирь, за Камень. Через леса Поволжья, через горные щели проникали беглецы в Тюмень, в Туринск… Вскоре увидел этих гостей в избытке и Тобольск, стольный город сибирский.