Повесть о Воронихине
Шрифт:
– Други мои, «каменщики» и прочих степеней в ложу посвященные мужи и ученики!.. Собрания наши по уставу не часты, но ведомы ли вам, чтимы ли вами пресветлые труды высших учителей, указующих нам честные и нравоучительные правила, как-то: о воздаянии своему создателю должного, о благопристойной уступчивости нападающим, об учтивости, скромности, услужливости и приветливости… Храните ли вы, как подобает, данное слово, не нарушаете ли обещаний своих?.. «Путь счастья человеческого», книга сия премудрая, обязует нас, давших клятву, быть покорными начальникам своим, но без раболепства. Помогать притесненным, избегать роскоши и глупости… – (При этих
И долго, молча склонив головы, слушали туманную речь старого масонского мастера графа Александра Сергеевича Строганова.
Потом кто-то из присутствующих читал собственного сочинения, в этом же духе, стихи о ничтожестве телесных увлечений, кои суетны в мире здешнем, ибо всяческие нетленные ценности обретаются в потустороннем мире:
– Одна лишь красота телесна,Приятность и очам прелестна,Не может вечно нас зажечь.Что в членах льстит и нас пленяет,То наглость времени съедает.И может вскорости пресечь…Воронихин слушал скромно и молчаливо, подобно всем остальным участникам ложи, но рядом сидевший гость – граф Павел – ерзал в кресле. Он шепотом сказал Воронихину:
– Чушь какая-то!.. Дурачество! Пойдем отсюда, Андре, ради бога пойдем на свежий воздух, к пруду. Разденемся догола, будем купаться перед статуей Нептуна и воздадим честь и славу Бахусу, непереносно слушать это глупейшее кликушество.
– Я не имею права, – тихо отозвался Андрей Никифорович. – У нас собрания такие всего лишь четырежды в году. Обязан сидеть до конца и слушать.
Скоро все эти неестественные речи, заклинания и декламации завершились последним и кратким словом старого графа:
– Други мои! Шестая статья «всеобщих положений» гласит, что истинному свободному «каменщику» подобает усердно чтить и любить всевышнего, всесвятейшего и великого зиждителя вселенныя. А посему призываю вас всех здесь сидящих к общей молитве высшему существу…
Все встали. Встал и Павел Строганов, но сразу же вышел из библиотеки на галерею, остановился за дверью, тяжело вздохнул, прислушался. Из-за стеклянных стен библиотеки послышался речитатив, четко произносимый всеми оставшимися:
– Великий, всесильный архитектор, боже преблагий, подавший нам днесь силы к трудам нашим, прими благодарение сердец, истины твоея коснувшихся, и сотвори да все мы, об истине размышляя, пойдем путем, тебе благоприятным…
«Блажь, – подумал Павел Строганов, – блажь!.. Французских революционеров вам недостает. Они бы просветили вас…»
Свою мысль Павел Строганов досказал, когда все масоны, во главе с его отцом, вышли на галерею и, словно бы преобразившись, заговорили о никчемных житейских вещах.
– Господа, – обратился Павел Александрович к столпившимся, – вы только что предавались красноречию в библиотеке, а мне позвольте здесь сказать и
Все молчали.
– Правду я говорю, Андре?
Молчал и Воронихин. Лишь чуть заметно лицо его озарилось сдержанной улыбкой.
– Молчите. Хорошо. Я продолжаю: полюбуйтесь на мир. Какая прекрасная петербургская ночь приближается! Солнце скрылось в Финском заливе. Брызги лучей поднялись над водными просторами. И нет солнца. Но мы знаем и верим, что оно завтра же, вернее, сегодня ночью поднимется над шуваловским парком. Впрочем, лучи его и сейчас не погасли ни на шпилях Петропавловского собора и Михайловского замка, ни на крестах Смольного собора, ни на Адмиралтейской игле, ни даже на сосновых клетках: лесов, что окружают купол Казанского собора. Всюду следы солнца, гулявшего над столицей весь летний день-деньской. А каким прекрасным становится Петербург! Всего ему сотня лет, и всего триста тысяч жителей, а он уже готовится поспорить величием своим с любой столицей мира. А кем создан сей град? Нашим богатством? А кто нам создал и создает богатство? Руки человеческие, народные руки, разум? Да, разум, но не тот разум, к которому вы в своих ложах взываете, именуя себя «каменщиками», ничего общего не имеющими с каменщиками и каменотесами вроде того же вологодского крестьянина Самсона Суханова, который со своей артелью почти все колонны воздвиг в Питере!..
И опять все молчали, уставив на Павла Александровича изумленные глаза.
– Вы знаете Суханова? – спросил Воронихин после некоторого молчания.
– Да, видел и слышал его наивные суждения о «фармазонах». Но его наивность, мне кажется, не лишена мудрости. Кому-кому, а вам, Андре, не к чему заниматься этими мистическими таинствами, хотя бы и прикрытыми благими вожделениями.
Опять смолчал Воронихин, лишь глаза его ласковей смотрели на Павла Строганова и улыбка снова озарила его лицо, выражавшее отпечаток глубокой мысли и человечности.
– Что ж молчите, господа? Ну, тогда прощайте. Но я сказал то, что думал, прошу не быть на меня в обиде… Андре, нам пора на лодку и домой!..
Четыре матерых гребца сидели в веслах. Павел Строганов и Воронихин решили прокатиться в лодке к дому старого графа на Мойку окружным путем, через залив. Предоставив женам любоваться ярким вечерним закатом, они, не обращая внимания ни на побережье залива, ни на корабли, пришедшие из дальних стран, продолжали все тот же разговор, который возник на даче:
– Вы знаете, Павел Александрович, что моя философия простая – трудиться на пользу людей, сделать что-то заметное, не только скрашивающее мою жизнь, но чтобы и смерть мне была не страшна, ибо что-то мною сделано, не даром жизнь прожита, – говорил Воронихин, как бы в чем-то оправдываясь перед Павлом. – Другое дело вы, Павел Александрович, вы государственный муж, стало быть, и путь ваш иной. А в масонстве, повторяю вам, меня с моим мягким характером, пленили известные правила этой ложи: скромность, повиновение, добронравие, любовь к отечеству и братии, постоянство, щедрость и любовь к смерти…