Повесть об отроке Зуеве
Шрифт:
На Соколова прикрикнул:
— Уж какой ты неходкий…
— Отстань! — огрызнулся Никита. — Тоже герр Шумский.
— А и герр. Ты, Никита, в обиде, что ли, на меня? — Шумский соскребал чешую с огромного сома. — Пошто так?
Ничто в мире не распространяется так скоро, как тайна. Шумский чувствовал себя единственным ее держателем, а тайна уже вовсю гуляла по свету.
— Сом ты с большим усом — вот кто ты есть, — ругнулся Соколов.
— За что разгневался?
— Бес старый — вот кто ты есть.
— И бес, и сом. Кто я есть, не пойму. — Старик с притворным
— Думаешь, не знаю об чем с тобой беседовал Паллас?
— Ну, был конфиденц-разговор.
— Куда ж ты, старый хрыч, Ваську присоветовал?
— Вот уж и хрыч, — незлобиво произнес Шумский.
— А подумал о последствиях?
— Истинно.
— По-твоему, гимназею сподручнее вести отряд к Ледяному морю?
— У меня на уме один интерес был.
— Это какой же?
— Как для Академии выгоднее.
— Да что ты, кроме своих чучел, разумеешь?
— В природе разбираюсь.
— В мертвой природе, — зло уточнил Соколов.
— И в живой, и в человеческой. Сноровистее будет Васька. Ходкий он.
— Да в ходкости ли дело? — Разгневанный Соколов подобрал камешек, подбросил.
— А ты прибей, — согласился чучельник, поднимаясь с корточек.
— Что с тобой молвить — зря время терять, — швырнул камешек за плетень Соколов.
Шумский мешал поварешкой уху.
— Хороший ты юноша, Никита. Славный.
— Да путешественной линии нет на челе? Да? — Соколов постучал костяшками пальцев по лбу. — Тут вот еще должно быть.
— Есть у тебя это. Есть! — признал чучельник.
— Зуев и того не знает.
— У Васьки другое. — Лицо Шумского осветилось — так всякий раз бывало, когда заходил разговор о крестнике. — Ваське довериться можно. Паллас совета испрашивал, я не уклонился…
На крыльцо вышел Паллас. Скинул рубаху, подбежал к высокому чану с водой. Поплескался. Пофыркал от удовольствия. Рассмеялся.
— Вы чего, Петр Семенович?
— Хотел узнать, который час, и байку одну вспомнил. Петровский шут спросил вельможу: «Который час?» — «Тот, в который купаются ослы», — «Так что же вы еще не в воде?» — заметил шут. Вот и я, как осел, — хохотал Паллас, растирая полотенцем спину. — Ну, разве ученый осел… А вы какие тут байки рассказываете?
— Рассуждаем, Петр Семеныч, будет ли завтра дождик или нет, — сказал Шумский.
— И чего решили?
— А никак не порешили.
— Природа сама рассудит, — хмуро заметил Соколов.
Солдат Федор Зуев читал письмо от сына.
«…И еще, дорогие родители, хочу уведомить вас, что отправляюсь от Челябы в Тобольск, а оттуда — к Ледяному морю, в тундры самоедские. Так повелел мой благодетель Петр Семенович Паллас.
Не плачьте по мне. Сколько за год я узрел, чего не узнал. Все гимназические годы того не дали. Мне Палласа судьба послала. Дивлюсь, как же такое случилось, и понять не могу. Чужестранец, а роднее русского. Он и гневен бывает, тогда все поджилки трясутся. Но в нем доброе сердце, ему не только дороги и любопытны пространства, которые преодолеваем, но и всякие люди, хоть знатные, хоть худородные. Похвалит, сердце
А здоровье мое хорошее — ни чиху, ни кашля.
Теперь пойду в северные земли, и это, видать, на роду написано. Замечу к тому, что крестный, хиромант великий, угадчик, обнаружил на моем челе линию Луны, означающую пристрастие к путешествиям. На лбу же самого Шумского приметна Меркуриева линия, что означает знак философии. И пойдем мы оба — два в одной упряжке, путешественник и философ. Вот моя доля, вот в жизни моей какой поворот. Еще раз прошу — не печальтесь обо мне…»
Слезы катились по щекам Марьи.
— Сынок, сынок. — Она обращалась к Васе так, словно он был рядом. — Господи, куда ж тебя загоняют? Ведь пропадешь. Куда ж без присмотра? Васенька, не иди ты в тундры самоедские.
— Услышит он тебя, как же! — прикрикнул Федор.
— Услышит небось. Васенька, где ты сейчас?
Глава, в которой рассказывается, как путники прибыли в Тобольск и встретились с остяком Вану
С XVI века красуется Тобольск на правом берегу Иртыша. Возле него обнимаются Тобол и Иртыш и еще долго идут в одном русле, бок о бок, не растворяясь друг в друге: синяя и черная полоса.
Четыре дороги пересекаются в Тобольске: со всех сторон света тянутся к этой сибирской сердцевине.
С Запада доставляют сюда хлеб.
С Севера — рыбу, пушнину, дорогие шкуры.
Южная дорога — караванная, пестрая, как пестры халаты бухарских купцов. Шумная, разноголосая дорога, как шумен восточный базар, самая опасная, как опасен налет блуждающих по степи кочевников.
А на Восток дорога — самая неоглядная: на Красноярье, на Байкал, к китайской границе.
Высокие колокольни Тобольского каменного кремля «красным звоном» созывают к себе четыре дороги на зимние, летние и осенние торжища. И все четыре дороги у подножия города, топкой низины, соединяются у крутого взвоза, который поднимает вверх верблюжьи караваны, конные обозы. К городской площади, к постоялым дворам, к лавкам, к присутственным местам.
В начале марта взвоз был пустынен. Лишь пароконная кибитка медленно тащилась вверх. Первые ручьи шуршали на высоких откосах, ледок проваливался под копытами лошадей.
На облучке восседал вольный казак Ерофеев, запеленатый в черную овчинную шубу. Вожжи навернул на руку, клевал носом. В кибитке Шумский и Зуев.
Одолев подъем, Ерофеев остановил лошадей. По узкой, хорошо прибитой тропе раскосый мужик волочил санки с высушенными кожами.
— Эй, паря, — крикнул казак, — где тут подворье?
— А смотря какого звания? Купец один двор имеет, высокородный господин в палатах живет. Бедняк в постоялый двор ходи.
Зуев откинул полог.
— Василий, по какому разряду сойдем? — спросил Ерофеев. — За вельмож нас не примут, хоть боярский кафтан надень. Да и не бедняки вроде.