Повести и рассказы
Шрифт:
— Секретарь, он же и командир. И тот и другой приказывают: пулемет передать по первому требованию Безрукого…
— Но мы и сами хотим прийти с ним в отряд!
— Всему свое время, товарищ Ильевский. Пока вам хватает работы в самой Полтаве. Там вы сейчас нужнее.
— Опять листовки?
— Опять. Мы их тут читали. Хорошие, с сердцем.
— Наверное, они по вашему приказу были размножены? — догадался парень. — Мы успели переписать от руки лишь несколько десятков, а в Полтаве вскоре появились сотни! И не от руки, а на машинке.
— Да,
— Но листовки — это так мало! — вспыхнул Сережка. — Нам хочется в бой!
— Подождите, я еще не кончил. Я еще не сказал самого главного, ради чего вы здесь оказались. Пузанов достал ракетницы?
— Достал.
— Ракеты к ним есть?
— А зачем нам ракеты? Ракетой фашиста не убьешь!
Секретарь нагнулся и вытянул из-под скамьи промасленный солдатский вещевой мешок, наполненный чем-то до половины. Потряс им и передал Ильевскому.
— Все-таки возьмите эти несколько десятков ракет. Передадите Ляле. Они вам, думаю, пригодятся. Непременно пригодятся. Просто должны вспыхнуть в небе…
— Когда?
— Узнаете потом… Вот пока и все, товарищ… Сережа.
Секретарь обкома доверчиво положил руку на острое, худое плечо парня.
Сережка, поняв, что пора идти, поднялся. Но как не хотелось ему отсюда уходить! Все тут было до боли родное, тут его принимали как человека, тут он снова почувствовал настоящий вкус свободы. И вот нужно было все оставить и отправиться обратно, в город, где на каждом шагу тебя могу обидеть, унизить, затравить, уничтожить. Но так надо!
Ильевский стоял посреди комнаты и взволнованно смотрел на секретаря обкома ясными, полными слез глазами.
— Сколько бы это ни продолжалось, — голос его срывался от волнения, — год… десять… двадцать!.. Мы все равно никогда им не покоримся, будем всегда бороться!..
Ему хотелось каким-то необычным способом заверить секретаря обкома партии, заверить партию, что он и его друзья будут верными всегда, всюду, при любых обстоятельствах.
— Я не сомневаюсь, — сказал секретарь, словно прочел Сережкины мысли. — И пусть ваша вера никогда не пошатнется. Будет на нашей улице праздник, будет, товарищ Ильевский!
Секретарь обкома крепко обнял юношу.
— Желаю успеха в работе. Передайте привет Ляле и всем друзьям.
Радостно возбужденный, Сережка вышел на крыльцо. Он чувствовал себя окрыленным этой поддержкой, этим надежным доверием. У него словно открылись глаза на подлинное значение своих поступков, своей деятельности. Оказывается, она, эта деятельность, гораздо значительнее, чем он до сих пор думал. Она почти величественна!..
Парень стоял на темном крыльце с мешочком ракет за плечами, а свежий морозный ветер приятно холодил раскрасневшееся лицо.
Пока он был в хате, ветер словно подул из других, теплых краев. В нем уже улавливалась далекая ранняя весна. Казалось странным, что часовой в кожухе еще не заметил этой перемены погоды и, греясь, мягко пританцовывал в валенках у крыльца.
Где
Через несколько минут двери штаба открылись, и на пороге, освещенный лампой, появился секретарь обкома со своими товарищами. Он уже был в белом кожушке, с автоматом на груди. Разговаривая о какой-то торфартели, они прошли через сени и скрылись в соседней комнате, где их ждали председатели колхозов. И тут как из-под земли вырос перед Ильевским Сила Гаврилович. По запаху было слышно, что где-то его все-таки угостили чаркой.
— Уже? — Столяр внимательно посмотрел парню в лицо.
— Уже.
— Стружку снимал? Взбучку давал?
— Все было! — многозначительно ответил юноша.
Вышли со двора и медленно двинулись хутором. Вооруженных людей вокруг стало еще больше. Собрались, видно, в дорогу. Всюду движение, скрип саней, приглушенный гомон…
Через некоторое время, когда Ильевский и его проводник, направляясь в совхоз, выбрались в открытое поле, откуда-то снизу, из «Волны коммунизма», одна за другой вылетело несколько групп всадников. Остановившись в разных местах на околице хутора, они оглядывали голубую замороженную степь. Вскоре за всадниками показалась длинная колонна. Люди ехали в санях, шли пешком. Сережке почудилось, что в одной из групп он узнал коренастую фигуру секретаря обкома. Был он в белом, кожушке, с автоматом на груди…
Потом колонна, свернув на север, исчезла, растворилась в синеватой ночной мгле.
— Куда они? — обратился Ильевский к Силе Гавриловичу.
— Известно куда: оккупантов громить!
И снова оба зашагали через хрустящую степь, в голубоватую темень, под холодные зимние звезды.
На другой день Ильевский собирался в Полтаву. И хотя тут, на юру, ему нравилось и тетя советовала остаться, он все же готовил лыжи. Он должен быть в Полтаве, на посту! Он человек долга!
Радостно возбужденный, хлопец уже представлял себе, каким тоном доложит товарищам об этой поездке, о встрече с секретарем обкома, об указаниях, полученных от него. А каким жестом он передаст Ляле партизанский подарок молодым подпольщикам — этот мешочек ракет!
— Ты бы, Сережа, не уходил сегодня, — уговаривала тетя Даша. — Смотри, как снег вихрится по полю. До вечера может подняться такая метель, что и света не увидишь…
— А как бойцы на фронте, тетя Даша? Метель или не метель, а война передышки не знает…
Вдруг тетя Даша остановилась у окна и порывисто прильнула к оттаявшему стеклу.
— Ой, что это с нашими девчатами? Марийка кровью залита!
Сережка вскочил на ноги.
Через двор Люба вела под руку Марийку, а та хватала на ходу пригоршнями снег и прикладывала к распухшему носу, сдерживая кровь. Подержав его некоторое время, она отбрасывала в сторону покрасневший комок и наклонялась за новым. Там, где она прошла, на снегу краснели рассыпанные красные комки.
Ильевский без шапки выскочил на крыльцо.