Повести и рассказы
Шрифт:
— Запеканка-то? — осведомился сосед.
— Она!
— Да-а.
Некоторые из гостей пробовали сыр, но, пожевав, сплевывали в руку и незаметно выбрасывали под стол, тщательно вытирая руки о платье.
— А что же сыр никто не ест? — спросил солдат.
— Да без привычки не по нутру он нам, — объяснил один из гостей.
— На мыло больно смахивает, притом же воняет, — добавил другой, более смелый.
— Эх, вы, мужичье, сами вы воняете! —
Хмелея, он куражился все больше и больше, желая удивить публику «благородными» манерами, усвоенными на службе, и становился все грубее. Всем было смешно, когда он то вдруг надувался, как индюк, то рвал и крутил усы с такой силой, что верхняя губа оттопыривалась в ту или другую сторону, то, нахмурившись, прикладывал указательный палец ко лбу, как будто что-то соображая. По временам голова его закидывалась назад, и глаза сурово и пронзительно останавливались на людях, точно он производил инспекторский смотр.
— Душно у вас! — нюхая воздух и морща нос, заявил он и, достав из кармана носовой платок, начал им обмахиваться.
— Окна открыты, — заметил отец, который хоть и пьян был, но все время искоса поглядывал на сына.
В публике шептались:
— Для ча это он так?
— Этак-то попадья в жару делает…
Солдат привстал и, скосив глаза, брезгливо осмотрел людей, толпившихся в избе.
— Э-э-э-э, — тянул он, как ротный командир, когда тот хотел вызвать из фронта какого-нибудь солдата.
— Вот ты, трегубый, поди-ка сюда, — произнес наконец он, подзывая молодого парня с рассеченной губой.
— Меня, что ли? — приблизившись, спросил тот.
— Да, да, братец. Достань-ка мне э-э-э… сногсшибательной микстуры да крендельков э-э-э… полпудика…
— Вот это дело! — восторгались мужики.
— Довольно бы, сынок, — вступилась мать.
— Не перечь мне, мамаша! Пусть знают, кто такой Петр Захарыч и все прочее.
Забрав деньги, парень мигом слетал к шинкарю.
Водку начали подносить всем без разбора. Пили мужики, бабы и ребятишки, закусывали кренделями. Шум усиливался, даже на улице под окнами орали песни, плясали.
Солдат тяжело вылез из-за стола и, размахивая руками, громко заявил:
— Петр Захарыч докажет вам, почем сотня гребешков и все прочее!..
— Вот так воин! — раздавались голоса. — Этот сокрушит.
— Федор, откроем мелочную лавочку, а? — расставив ноги и взяв фертом руки, обратился Петр к брату.
— Жарь, Петро! — отозвался тот. — Жамки будем есть! — Эх, разлюли
— Неужто можешь? — спросили мужики.
— Я-то! Да я все ваше село куплю — и с вами и нашими потрохами! Вы думаете — теперя я, как вы, навозники?
Он достал из бокового кармана толстый новенький бумажник и начал вытаскивать из него одну за другой радужные кредитки.
— Вот они, настоящие царские!
Все так и ахнули от удивления, а у многих даже дух захватило.
Послышались восклицания:
— Деньжищ-то сколько, мать ты моя честная!
— Пять, гляди, сотельных-то!
— Да еще, кажись, есть!
За окнами было слышно блеяние овец и мычание коров: поднимая дорожную пыль, возвращалось с поля стадо. Солнце утопало в огненной пучине облаков. На деревьях и холмах за селом горел кровавый отблеск заката. Стекла окон зажглись пламенем.
Петр, качаясь, вышел на улицу и, оглядев толпу, спросил:
— Отвечай, кто хочет получить трешницу?
Люди с недоумением смотрели на него, отодвигаясь подальше; кто-то негромко спросил:
— За что же это такая милость?
— А вот раз в ухо вдарю!
Раздался смех, там — подавленный и завистливый, тут — обиженный и злой.
— Эка, дураков нашел! — послышались голоса. — Диви бы большие деньги! А то только за зелененькую! Сто целковых!
Через толпу быстро протолкался к солдату мужик лет сорока, сутулый, с чумазым лицом, обросшим жесткой, бесцветной щетиной. Одетый в грязные, рваные тряпки, он походил на огородное пугало.
Это был пастух Савка Безрукий, человек глуповатый, многосемейный; он жил на задворках и бился в нужде, как рыба в сетях.
— Сообразите-ка, дубье: ведь три пуда муки можно купить… — убеждал солдат.
— За пятишницу можно, — сказал Савка.
— Больше трешницы не дам!
Савка, уступая, согнал цену до четырех рублей.
— Ну, черт с тобой, пять гривенников прибавлю.
Пастух задумался, испытующе оглядывая солдата — великана в сравнении с ним.
— Прибавь полтинку, — склонив голову набок, умоляюще попросил он. — Ну, что тебе стоит полтина? А мне она пригодится. И сам посуди: ты вон какой, анафема. Треснешь не на шутку… может, изувечишь…
— Ладно, — согласился солдат, ухмыляясь, и баки его отодвинулись далеко к ушам, а лицо стало квадратным.
Получив деньги, Савка хватил два бражных стакана водки и стал столбом, крепко утвердив ноги в пыли.
Мужики, увидев, что дело затеялось всерьез, предупреждали пугливо: