Повести и рассказы
Шрифт:
— Да, да, в деревню, — думал он вслух… — Понесу туда свет, знание, помощь… А если… А вдруг?
Он не кончил, не хотел кончать: боялся.
Пожар на горе затихал.
— Дуня, дорогая моя…
Вот скатилась с неба звезда и, вспыхнув, исчезла в синем мраке неба.
— Сорвалась звездочка… А я пьян. И не идет Дуня… Краля? Ты говоришь — краля? Допустим… — бормотал, потягиваясь доктор.
Подошла собака, поласкалась, лизнула в лицо, ушла.
Выплывали откуда-то звуки гармошки
— Должно быть, рекруты…
Голос выводил, а ему, разрывая визг гармошки, подгавкивали другие:
Как во нашем во бору, Там горит лампадка. Не полюбит ли меня Здешняя солдатка.Залаяли собаки, набрасываясь с остервенением. Хлопнули ворота. Раздались ругань, крик. А затем большой камень, очевидно пущенный в собаку, ударил в заплот. И опять ругань. И опять пьяная песня да лай собак.
— Что пригорюнился? Спать пора…
— Дуня!.. — Доктор вздрогнул и жадно обнял ее теплую, пахнувшую свежим веником.
— Сядь, посидим.
— Да некогда… право… Пусти…
— Сядь, поговорим.
— Нет, пусти… Некогда.
Однако села, склонив голову к его плечу, и заглянула в глаза.
— Вот я хотел сказать тебе, — начал доктор, чувствуя, как дрожь овладела им и как стучат от волнения зубы. — Хотел сказать, что полюбил тебя горячо…
— Горячо-о-о? Не обожги смотри.
Она засмеялась тихим, хитроватым смехом.
— Хочешь ли, я возьму тебя с собою? Ты будешь моей подругой. Я покажу тебе хорошую жизнь… Хочешь?
— Ох, мутишь ты меня, барин. И зачем тебя нелегкая принесла сюда?
— Я тебя люблю… Приворожила, что ль, ты меня?
— В куфарки зовешь али как? Поди, жена али зазноба есть?
— Нету, Дуня, нету. Никогда, никто…
— Ах, бедный ты мой, бедный! Дай пожалею. — Она высвободила руку из-под накинутой на плечи шубы и стала нежно гладить его волосы, лицо.
— Один, как сыч. Столько лет без любви, без ласки. Ах, как тяжело…
А Дуня ласково, нараспев, говорила, обнимая доктора:
— Милый ты мо-о-й… ребеночек мо-о-й. Да-кась поцелую тебя.
Вот скрипнула в сенцах дверь: кто-то поставил на пол ведра и стал шарить по стене.
Дуня шмыгнула на улицу и притаилась, припав к стене крыльца.
Доктор сидел молча, не двигаясь, словно боясь спугнуть сладостный сон.
Опять скрипнула дверь: закряхтел кто-то, икнул, завозился, и вдруг из темноты сеней раздался старушечий шепелявый окрик:
— Ай! Кто тут? Ты штой-то хваташь?!
— Да это я… Саквояж ищу. Чемодан…
Дуня прыснула, узнав голос купца, и плотней
— Чиквая-а-н? Я те такой чикваян покажу. Язви те! Ишь облапал…
— Это ты, бабушка? — хрипел купец.
— А тебе ково? Грехо-во-о-дник…
Дуня давилась от смеха. Купец пошел к выходу, а старуха все еще шепелявила ему вдогонку:
— Чиквадан… Ишь ты, чего захотел. Какой-такой тут чиквадан про тебя доспелся… Тьфу!
Купец наткнулся на доктора:
— Ах, это ты? Мечтаниям предаетесь? Ну, ладно, мечтай, мечтай… О чистой… хе-хе.
И он полез по ступенькам, держась за поручни.
Дуня скользнула в сени, но доктор настиг ее, распахнул ей шубу и жарко целовал шею, губы, грудь.
— Пусти, — молила его, — пусти!
— Не могу…
— Пусти… ну, пусти.
А уходя, бросила:
— Я приду к тебе.
— Дуня-я-я!
— Родной мой… желанный.
Самовар опять попыхивал на столе, и поставленный на конфорку чайник задорно стучал крышкой.
Было часов десять вечера. Допрос все еще продолжался:
— Попервоначалу он его в зубы съездил, а опосля того взашей, значит… в лен.
— В лен?
— В лен, в лен.
— Та-а-к…
Купец, лежа на полу, что-то бредил, стонал, ругался.
По избе ходила толстая баба, вся красная, лазила на печь, заглядывала в шкаф.
Купец вдруг быстро-быстро заработал во сне ногами, точно стараясь от кого убежать, потом подпрыгнул на постельнике всем телом, открыл глаза и гаркнул:
— Караул! Ксы!
Баба кинулась к нему и, припав на колени, прошипела:
— Тшшш… Чтоб тебя притка задавила. Это кот. Брысь!
— Тоись как кот?
— А я почем знаю как. Кот, да и кот… Спи-ка знай.
— Боднул кто-то…
Купец сейчас же захрапел, обхватив руками голову.
Доктор, опьяненный вином и Дуней, целый час бродил по деревне. Наконец ему захотелось спать, и глаза его, утомленные, стали слипаться. Придя в земскую, он сел к столу и налил черного, как деготь, чаю. Вскоре явилась и Дуня.
Она несмело подошла к полуотворенной двери и спросила:
— Вам, господин урядник, чайку не прикажете?
— Убирайся! Некогда! — послышался злой, грубый окрик.
Дуня с омерзением взглянула на жирный, ползущий на воротник загривок, торчащие из одутловатых щек усы и оттопыренные уши.
— Леший… каторжник, — сдвинув брови, обиженно прошипела она — и к выходу.
— Евдокия Ивановна! — ласково позвал доктор.
— Ну, что?
Он придвинул табуретку.
— Сядь.
Дуня улыбнулась, смахнула слезы, выпрямилась вся и, не подходя к столу, издали переговаривалась тихо с доктором.