Повести и рассказы

Абрамов Сергей Александрович

– Все члены бюро знают суть дела? – спросил строгий Семенов.

– Все, – сказала Нина Парфенова, – давай обсуждать, чего резину тянуть.

Но строгий Семенов не терпел анархии, все в этой жизни делал последовательно, по плану.

– Скажи, Тарасов, членам бюро, откуда ты родом?

– Как будто ты не знаешь, – ощетинился Сашка.

– Я вопрос задал, – стальным тоном сказал Семенов.

– Ну, из-под Твери.

– Не «ну», а «из-под Твери». А кем был твой отец?

– Да знаешь ты!

– Слушай, Тарасов, не занимайся

волокитой, отвечай, когда спрашивают, – вмешался Давка Любицкий, который тоже гордостью не был, но был зато большим общественником, что само по себе звучит гордо.

– Регентом он служил, в церкви, – отчаянно, с надрывом, закричал Сашка.

– Но ведь не попом же, а регентом. Голос у него, как у Шаляпина, пел он, пел, понимаете?

– Шаляпин, между прочим, эмигрант, – заметила Нина.

– Я к примеру, – успокаиваясь, объяснил Сашка.

– Научись выбирать примеры, – сказал Давка. – Но, замечу, Шаляпин в церковь не пошел.

– Шаляпин учился петь, а моему отцу не на что было учиться. Он шестой сын в семье. В бедняцкой, между прочим.

– Мы что, Шаляпина обсуждаем? – вроде бы в никуда, незаинтересованно спросил Алексей.

– Нет, конечно, – Семенов был абсолютно серьезен. – Шаляпин тут ни при чем. Более того, твоего отца, Тарасов, мы тоже обсуждать не собираемся. Нас интересует странное поведение комсомольца Тарасова.

– Дети не отвечают за грехи родителей, – тихо сказала молчавшая до сих пор Оля.

– Верно, – согласился секретарь. – Но комсомолец не имеет права на ложь. Что ты написал в анкете, Тарасов? Что ты написал про отца? Что он был крестьянином?

– Я имел в виду вообще сословие.

– Во-первых, революция отменила сословия, во-вторых, он был церковнослужителем. Да, дети не отвечают за грехи отцов, и если б ты, Тарасов, написал правду, мы бы сейчас не сидели здесь…

– И я бы тоже, – не без горечи перебил Сашка. – Черта с два меня приняли б в институт…

– Значит, ты сознательно пошел на обман?.. Грустно, Тарасов. Грустно, что комсомол узнает правду о своем товарище из третьих рук.

– Из чьих? – спросила Оля.

– Письмо было без подписи, но мы все проверили. Да и сам Тарасов, как видите, не отрицает… Я думаю, Нина права: нечего резину тянуть. Предлагаю исключить Тарасова из комсомола. Какие будут мнения?

– Я за, – сказал Любицкий.

– Я тоже, – подтвердила Нина.

– Может, лучше выговор? – робко вставила Оля. – С занесением…

– Мягкотело мыслишь, Панова, – сказал Любицкий.

– А ты безграмотен, – вспыхнула Оля. – Мягкотело мыслить нельзя.

– Мы на бюро, а не на семинаре по языку, – одернул их строгий Семенов.

– Панова воздерживается, так и запишем. А ты, Алексей, почему молчишь? Ты, кажется, жил вместе с Тарасовым. Он говорил тебе об отце?

– Нет, – чуть помедлив, сказал Алексей, – он мне ничего не говорил об отце.

– Твое мнение?

– Мое? – Алексей взглянул на Олю: в ее глазах явственно

читалась какая-то просьба, но Алексей не понял, какая: он не умел читать по глазам.

– Как большинство: исключить.

– Ну, здесь ты, конечно, не останешься, – сказал черт.

И погас свет, и снова вспыхнул.

Алексей, сдвинув локти и прикрыв перчатками лицо, передвигался вдоль канатов. Пашка не пускал его, Пашка бил непрерывно, с отчаянной яростью, и хотя удары приходились в перчатки, они были достаточно, тяжелы. Дыхалка у него лучше, твердо помнил Алексей. Но ведь не двужильный же он, выдохнется когда-нибудь – работает, как паровой молот, лупит и лупит. Да только зря, впустую. Алексей прочно держал защиту, а сам пас противника, все улучал момент для прицельного апперкота.

– Леха, работай! – заорал кто-то из зала. Алексей, услыхав крики, невольно расслабился и тут же пропустил крепкий удар по корпусу. Пашка прижимал его в угол, рассчитывая войти в ближний бой, но Алексей, обозлившись на себя, сильно ударил правой раз, другой – пусть тоже в перчатки, но все-таки заставил Пашку на мгновенье уйти в глухую защиту, а сам ужом скользнул мимо, вырвался в центр ринга, на оперативный простор. Здесь он себя куда свободнее чувствовал, здесь он – со своими-то рычагами – имел чистое преимущество в маневре. И тут же использовал его, словив Пашку на развороте двумя прямыми в голову. Так держать, Леха!

И в это время раздался гонг. Первый раунд закончился.

Минута передышки не повредит, с облегчением подумала невесомая душа Алексея Ивановича, лавируя, не исключено, в поясе астероидов, ныряя, быть может, в кольцо Сатурна, вырываясь, наконец, в открытый космос.

Но никакой передышки черт не позволил, а сразу воссоздал начальственный большой кабинет и некое Лицо за массивным письменным столом. Безбрежный стол этот был покрыт зеленым биллиардным сукном, и Алексей, скромно сидевший около, невольно подумал, что, если приделать лузы, на столе вполне можно гонять шары, играть в «американку» или в «пирамидку». Но так он, Алексей, мог только подумать, а сказать вслух ничего не мог, поскольку на сукне лежала толстая рукопись его предполагаемой книги, а Лицо, уложив пухлую длань на рукопись, стучало по ней пальцами и отечески приговаривало:

– Неплохо, молодой человек, совсем неплохо, и у товарищей такое же мнение. Будем издавать вне всяких планов.

– Спасибо, – вежливо сказал Алексей и скромно отпил крепкого чайку из стакана в подстаканнике, стоявшего не на главном столе, а на второстепенном, маленьком, уткнувшемся в необъятное и темное пузо большого, как теленок в корову.

– Вам спасибо, – усмехнулось Лицо. – Мы должны работать с теми, кто идет нам на смену… Да, кстати, а кто идет нам на смену?

– Кто? – спросил Алексей, потому что не знал, как ответить на довольно странный вопрос.