Повести и рассказы
Шрифт:
Македонский выпучил глаза.
— Украли всю нашу одежду, и мою и Брычкова.
— Прошлой ночью? — спросил с удивленным видом Македонский.
— Да.
— Но я же тут сидел до полуночи.
— Тем более странно, что вещи успели украсть, — ведь я вернулся в половине первого, а их уж и след простыл.
Македонский принялся охать и ахать; он бранил на чем свет стоит безбожников воров; удивлялся, как это он ничего не заметил, и корил себя за то, что не остался здесь на всю ночь; говорил, что если только найдет злодеев, то всю кровь из
Спустя полчаса после этой сцены Македонский встретился на одной узкой улочке с некиим евреем, приземистым, грязным, горбатым, с длинными свалявшимися пейсами и в засаленном цилиндре.
То был торговец поношенным платьем.
Македонский шептался с ним довольно долго…
Наконец он направился в другую часть города, напевая какую-то гайдуцкую песню.
И вот он вошел в лачужку на окраине, где Попик приютил его так же, как и Хаджию, и застал там обоих своих товарищей. Попик читал вслух Хаджии какую-то рукопись и громко смеялся.
Македонский поздоровался с ними кивком, бросил шапку на неубранные нары, тяжело вздохнул и растянулся на своем ложе.
Немного помолчав, он не утерпел и сказал:
— А вы знаете, что прошлой ночью Владикова обокрали?
Попик перестал читать.
— Что ты говоришь? Не может быть!
— Я только что оттуда. У него украли всю одежду.
— Только и всего! Ну, это не беда. Держу пари, что обокрал его не Зильберштейн, — сказал Хаджия (Зильберштейн был самый крупный торговец готовым платьем в городе).
— Да, но подумай, в какое скверное положение я попал. Пришлось выпалить миллион слов, чтобы убедить его, что я тут ни при чем. Представляешь себе, как мне было неловко.
Хаджия рассмеялся.
— Видишь ли, — проговорил Македонский доверительным тоном, — я до полуночи сидел у него, то есть разговаривал с Брычковым… Брычков тебе кланяется… Ха!.. Да, так вот, значит, я сидел с Брычковым… а Владиков пошел в театр. Да, в театре он, значит, был, Владиков-то… Потом я ушел… И что ты думаешь? — Воры прокрались в дом сразу же после моего ухода и обобрали Владикова до нитки, — да, до нитки… Понимаешь? И представь себе мое положение… ведь когда подозрение падает на честного человека… Да, на честного человека…
И он смачно выругался по-румынски.
Хаджия бросил на него лукавый взгляд, потом сказал Попику:
— Ну, Поп, почитай-ка еще… А ты, Македонский, послушай, какую сатиру написал Поп на Петреску.
— То есть на того Петрова, который совсем орумынился? Этого осла нам надо вернуть на путь истинный… Читай, Поп!
Попик по привычке погладил несколько раз свою невидимую бороду, важно посмотрел на дверь и с пафосом начал читать сначала;
Ну-ка,
— Как, это в стихах? — вскричал Македонский. Попик с гордостью кивнул и продолжал:
Вот безмозглая башка-то!
Ты ворона или галка,
Что торгуешь ты роднею —
Променял на мамалыгу.
— Нет, нет… Тут нехорошо выходит, — раскричался Македонский, чье поэтическое чувство было оскорблено «своеобразными» рифмами, — не ладятся эти стихи!
Что торгуешь ты народом…
А как, бишь, другой стих?
Попик, слегка поморщившись, повторил:
Вот безмозглая башка-то!
Ты ворона или галка…
— Это я слышал, это куда ни шло… — благосклонным тоном заметил Македонский.
Попик продолжал:
Что торгуешь ты роднею —
Променял на мамалыгу!..
.— А это не годится… «Роднею»… «мамалыгу» — нескладно получается, — сказал Македонский с уверенностью знатока.
Но Хаджия возразил:
— Да нет, что хорошо, то хорошо… как так не ладится? «Роднею-у-у»… «мамалыгу-у-у»… видишь — одинаково оканчиваются на «у». Продолжай, Попик… дальше еще пойдет лучше.
Бледное лицо Попика просияло. Погладив свою невидимую бороду, он стал читать:
Свое брюхо — что за скот ты! —
Напоил бедняцким потом!
Ну, Петреску…
— Тсс! — негодующе зашипел Македонский. — Ты, братец, должно быть, учился поэзии по «Святцам»… Прости меня, но даже Генко Ладжуняк, что пиликает на скрипке в корчме Барышкова, и тот сочиняет лучше тебя…
На эту издевку Попик обиделся. Он аккуратно сложил бумажку, сердито сунул ее за пазуху и проговорил ехидным тоном:
— Много ты понимаешь в стихах… Прости тебя, господи. Ничего-то ты не знаешь!.. В стихах разрешаются всякие вольности. Хочешь, прочитаю тебе «О, Былгаррода?» [2] Увидишь, что и настоящие поэты так сочиняют… Когда в стихах пишешь — по-всякому можно…
И Попик быстро вынул из-за пазухи книжку, погладил свою невидимую бороду и приготовился читать.
— Смотрите-ка, Брычков идет, — сказал Хаджия и показал на окно.
Дверь распахнулась, и Брычков вошел, еле переводя дух. Он был одет в свой старый заношенный костюм.
2
Название одной глупейшей брошюрки в стихах, изданной и Бухаресте. (Прим. автора)
— Ха! Вот и Брычков… пусть он скажет, мастер Попик стихи сочинять или нет, — проговорил Македонский.
Брычков поздоровался со всеми, поздравил Хаджию с освобождением из тюрьмы и сказал:
— Господа, я пришел по важным делам.
Македонский взглянул на него с виноватым видом.
— Пришли важные известия, — продолжал Брычков. — Явился к нам посланец из Бухареста. Идем скорее — у Владикова собрание.
Немного погодя все четверо подошли к училищу и ввалились в квартиру учителя.