Повести и рассказы
Шрифт:
— Ты не вполне объективна, — вступил в разговор Костя. — Николай Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его специфику. Он вживается в коллектив.
— Вот именно! — обрадовался Иван Максимович. — Он вживается. И довольно успешно. Происходит процесс… простите меня за громкое слово, взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит ему свой практический опыт работы с детьми.
— Только нужен ли ему этот подарок? — сказала Зина.
— Ну, так нельзя! — Костя с мрачным видом
— А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве… ну, ругательства, что ли?
Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
— Он ругается словом «детство»! Вы разве не слышали? Когда он особенно возмущен, то восклицает: «Это какое-то детство!»
Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос Патова.
— Слово «детство» звучит как нечто глубоко отрицательное в устах… режиссера детского театра! — Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине…
Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры — сложные люди. «Преувеличивают!» — думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. «В жизни всегда трудней всего с теми, кого любишь!» — сделав как-то это открытие, Иван Максимович нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.
— Фразы, которые человек произносит в запальчивости, не всегда выражают его истинное настроение. Вот моя жена, например, часто говорит Алеше… нашему сыну: «Несчастье ты мое!» Но разве она может быть без него счастлива! Ты согласна?
— Я согласен, — сказал Костя Чичкун.
— Ну вот… — продолжал директор. — Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей. У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?
— Я видел, — ответил Костя.
— Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет Алешиных фотографий…
— И о чем это говорит? — спросила Зина.
— Может быть, ни о чем. Но все-таки… Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
— Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.
— Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.
— И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны! Николай Николаевич прочитал все, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и
— Ну, что же, он ищет… Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе… Ты простишь меня, а?
— Прощу.
— Так вот… Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.
— Дело — за творчеством! — отрезала Зина.
— Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? — предложил Костя.
— Не надо… Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!.. Коллектив надеется на него. Ждет… И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду… на завтрашнем комитете.
— Посмотрим, — сказала Зина.
Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:
— Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.
— Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы, — мрачно сформулировал Костя.
На комитете Зина не выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича, там, по сути дела, не выступал никто.
Только вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний номер областной комсомольской газеты с заголовком на полполосы: «Зритель проголосовал за любовь». И познакомил главного режиссера с замыслом комсомольцев.
Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он поправил свои манжеты, поднялся и протянул руки навстречу членам комитета, словно хотел заключить их в объятия.
— Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. — Николай Николаевич сел и задумался. — Мы говорим, что сегодняшние дети раньше взрослеют. Смешно! Лермонтов написал «Маскарад» в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов — философ! — в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул… Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети «раньше взрослеют». Смешно…
Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками; обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.
— Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, — сказал он однажды Зине.
— Вы были ребенком? — спросила она его.
Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.