Повести о совести
Шрифт:
Луганцев тоже волновался, когда Галя долго не появлялась, он думал о ней, ему необходимо было ощущать ее присутствие рядом и тогда работалось легко и споро. Друг с другом они говорили мало, работали себе, каждый делал свое дело. Беседы велись только за чаем, о котором всегда заботилась Галя, и к чаю готовила что-нибудь вкусненькое, за что профессор ее всегда хвалил.
Но однажды Луганцев заметил какую-то тень на лице студентки, она была менее быстра, чем обычно, задумчива и без искры в глазах.
– Что случилось, Галина Викторовна?
Она молчала.
– А я думал,
– Тетя у меня заболела и, похоже, серьезно.
– Что за болезнь? Диагноз поставили?
– Да что-то по-женски. Мне и говорить неудобно.
– Ты не обидишься, если я назову тебя дурочкой? Немедленно, сейчас же вызывай к тете «скорую», а как скажешь диспетчеру тетин адрес, передашь трубку мне. – Луганцев пододвинул телефонный аппарат к Галине.
Студентка сделала все, как велел Александр Андреевич.
– Здравствуйте, говорит профессор Луганцев, соедините меня со старшим врачом смены… Доктор Спиридонова, вызов на улицу Шаумяна считайте моим, пациентку доставьте в гинекологическое отделение нашей больницы, ее осмотрит мой коллега, заведующий кафедрой акушерства и гинекологии.
Профессор положил трубку и устремил свой строгий взгляд на Белоусову:
– Голубушка моя, ты поняла, почему я тебя назвал дурочкой? – И не дав девушке ответить, продолжил: – Да потому, что ты уже почти врач, а для врача нет срамных органов, все органы важны, без любого жизнь неполноценна. А тебе говорить неудобно. Стыд! Срам! Разве я вас этому учу? Думаю, и другие профессора говорят вам то же самое. Еще раз услышу, накажу, несмотря на нашу дружбу… Сейчас же одевайся и – в гинекологию встречать тетю.
Тетю прооперировали, она через пару недель была дома, племянница ухаживала за ней, а у самой в голове часто всплывали слова Александра Андреевича «несмотря на нашу дружбу… дружбу… дружбу».
Хороша страна наша Россия, прекрасная, просторная, открытая и люди в ней в основном добрые, отзывчивые, однако, среди добрых встречаются еще и добренькие с необыкновенной простотой. Так вот, эти просто добренькие человечки считают, что без их помощи, без их советов человечество может запросто погибнуть. Эти доброхоты знают все и обо всех, потому что передают информацию друг другу почти со скоростью света и каждый, получив новое сообщение, пытается привнести в него свое, рожденное его собственной фантазией, и спешит, спешит передать знакомым и незнакомым, лишь бы поделиться. В народе эти новости метко называют сплетнями, поскольку в них быль и небыль переплетены так, что порой одного от другого не отличишь.
Новость о том, что ее муж живет с молодой студенткой, Тамара Луганцева получила сразу после празднования Нового 1948 года.
– Вот подлец! Ведь тридцать первого декабря приходил, мне и сыну подарки приносил, пытался что-то говорить о сохранении семьи, подонок. Да не подонок – сволочь! Правильно я его отшила, выгнала скота безрогого. Ну и артист: «Тамара, давай поговорим, у нас же сын». Нет у тебя больше никакого сына, мой бывший муженек, не подпущу к ребенку! – Так Тома изводила себя дня три, а потом поделилась с соседкой-доброхоткой, та, конечно же, дала ей совет:
– Ты, милочка,
Не прошло и недели после разговора двух соседок, как в кабинете профессора Луганцева зазвонил телефон.
– Здравствуйте, профессор, вам звонит вновь избранный секретарь парткома доцент Суконцев.
– Здравствуйте, товарищ Суконцев. Я весь – внимание.
– Товарищ Луганцев, вам необходимо завтра в тринадцать часов быть в парткоме, разговор серьезный.
– Но позвольте, завтра в это время у меня начнется вторая половина лекции.
– Нет уж, вы позвольте прочитать эту лекцию любому из своих доцентов, а сами пожалуйте в партком.
– Как вам известно, глубокоуважаемый доцент Суконцев, к каждой лекции нужно подготовиться, а доценты у нас на кафедре читают лекции по другой тематике, для хорошей подготовки к лекции необходимо время, а все возможные лекторы завтра с утра задействованы в операционных. Так что я, как освобожусь, постараюсь сразу к вам подойти, но это будет не раньше пятнадцати часов. Будьте здоровы. – Профессор положил трубку, на сердце был какой-то грязный осадок.
Луганцев долго вспоминал кто такой Суконцев, но никак не мог припомнить, хотя наверняка они не один раз встречались в Вузе.
На следующий день, как было обещано, в назначенное время Александр Андреевич переступил порог парткома института. За столом сидел низкорослый лысеющий человек с выпученными глазами, как у больного Базедовой болезнью.
– Здравствуйте, товарищ Суконцев. Простите, не знаю вашего имени-отчества.
– Меня зовут Игорь Борисович, – скривившись, не здороваясь, ответил Суконцев и предложил профессору присесть.
Луганцев поблагодарил и отодвинул стул подальше от стола.
– Так вот, профессор, я хотел бы знать, когда вы пресечете свое аморальное поведение?
– И в чем, по-вашему, выражается мое аморальное поведение?
– Вы мне еще задаете такие вопросы! А не вы ли живете со студенткой Белоусовой в своем служебном кабинете? А не вы ли бросили жену и сына.
Суконцев выскочил из-за стола и, брызгая слюной, начал обвинять профессора во всех смертных грехах, он размахивал руками, рассказывал о том, как коммунистическая партия борется за укрепление семьи, увеличение рождаемости, упрекал Луганцева об уходе от линии партии, от учения товарища Сталина. В тот момент, когда секретарь парткома стал угрожать Александру Андреевичу исключением из партии, тот заулыбался.
– Вы что смеетесь, Луганцев.
– А что же прикажете мне плакать в то время, когда вы несете полную чушь, рассказываете небылицы. И смею вам заметить, товарищ партийный секретарь, для того, чтобы человека исключить из партии, его хотя бы в нее нужно принять.
Пауза долго висела под потолком партийного кабинета. Глаза у Суконцева готовы были вылезти из орбит.
– Так вы хотите сказать, что не являетесь членом партии. А как же вы стали профессором?
– Дорогой мой, я полагаю, вам известно, что ученые степени и звания присваивает ученый совет, а не партком.