Повести о совести
Шрифт:
– Да как вы смеете принижать роль партии!
– Нет, это вы! Вы сейчас уронили честь руководителя парторганизации своим незнанием ее членов. Это ли не принижение высокого звания коммуниста. – Луганцев встал. – И советую вам по вопросам разного рода сплетен меня больше не беспокоить. Прошу не вмешиваться в мою личную жизнь. Я как-нибудь сам во всем разберусь. Кроме того, не вздумайте третировать студентку Белоусову, она порядочная, честная, трудолюбивая девушка. А в райком дорогу я знаю не хуже вас. Будьте здоровы, доцент.
Вагон качнуло на повороте, Луганцев
– Слава богу! А мы уже волнуемся. У вас все в порядке, молодой человек? Вы пять часов лежали тихо, как мышка, ни храпа, ни вздоха.
В наших старых головах каких мыслей только не пробежало. Ну и ладно, что все хорошо. Давайте чай пить.
– Спасибо, мои хорошие. Спасибо вам за заботу. Чай мы с вами еще попьем. Я чертовски проголодался и, пожалуй, пойду в ресторан, съем хороший кусок мяса.
В ресторане посетителей было мало. В те годы пассажиры провиант покупали на станциях, это были пирожки с капустой, отварной картофель да сушеная рыба, питались на своих местах. В ресторан ходили только люди с хорошей зарплатой.
Пока жарился бифштекс, Александр Алексеевич выпил коньячка, закусил бутербродом с черной икрой, съел порцию малосольной семги, мясо тоже было очень вкусным. Настроение, навеянное воспоминаниями, улучшилось. Профессор «махнул» еще рюмочку пятизвездочного армянского, набрал бутербродов, пирожков и отправился в купе угощать бабушек. Те засуетились, накрыли купейный столик и с удовольствием приступили к чаепитию.
– Вы, похоже, какой-то начальник? – спросила одна из попутчиц.
– Если и начальник, то самый маленький. Я врач-хирург.
– Все ясно. А то мы смотрим, у вас руки холеные.
Луганцев постарался перевести разговор на другую тему, но это ему не удалось, беседа все время крутилась вокруг болезней и больных, он извинился и опять запрыгнул на свою полку. Не успел профессор закрыть глаза, как мысленно сразу представил Галю. Александр Андреевич вспомнил их разговор в тот день, когда он вернулся из парткома.
– Галина, к великому сожалению, нам временно придется прекратить совместную работу.
Девушка подняла глаза, в них стояли слезы.
– Как прекратить? Почему прекратить?
– Нас с вами обвиняют в любовной связи.
– Но ведь это неправда! Кто обвиняет? На каком основании обвиняет?
– Обвиняет Суконцев, секретарь парткома, основание очень простое – сплетни, зависть и нежелание понять того, что происходит на самом деле. Я думаю, что этот перерыв будет временным, он нужен больше вам. Мне-то они ничего не сделают, а студентку Белоусову можно обвинить во всех, даже не совершенных грехах или исключить из института.
– Но меня еще никто никуда не вызывал и никто ни в чем не обвинял.
– Однако это не исключено в ближайшее время.
Луганцев подошел к девушке, обнял ее, она разрыдалась, а он почувствовал, как она ему дорога, как ему хочется защитить это милое создание, чтобы она никогда и никого не боялась, не плакала и не страдала.
Профессор как в воду глядел, на следующий день Галю пригласил
– Вы что себе позволяете, студентка Белоусова, – говорил на повышенных тонах Суконцев. – Вы что не понимаете, что разбиваете хорошую советскую семью?
– Конечно, не понимаю. Не понимаю того, что я не делаю, – спокойным уравновешенным тоном ответила Галина.
– Тогда что же вы делаете ежедневно в кабинете профессора?
– Работаю, готовлю картотеку историй болезни, причем в основном в то время, когда заведующего кафедрой нет в кабинете.
– А когда он возвращается, вы переходите работать к нему в постель?
– Да как вы смеете?! Вы что себе позволяете?! Я девушка честная, ни один мужчина меня не касался. Может, вам справку от гинеколога принести?
Суконцев засмеялся, обнажив свои желтые зубы:
– Милочка моя, я врач со стажем и знаю, как и кому выдаются справки. Нам в партком «липы» не надо.
– Хорошо, тогда назначайте комиссию, я готова пойти на эту унизительную процедуру ради чести.
Суконцев осекся, в голове молотком стучала трусливая мысль: «А вдруг, правда, она девушка, тогда мне конец. Что делать? Как быть? Ладно, пусть катится к чертовой матери, а к Луганцеву я как-нибудь по-другому подберусь, найду способ».
– Что ж, – произнес после паузы секретарь парткома. – Пожалуй, мы так и поступим. Идите, пока учитесь и ждите вызова на комиссию.
Гале хотелось все рассказать Луганцеву, но раз договорились пока не встречаться, значит, будет принимать решения сама. Правду все равно не победить.
В это же время, когда Галина беседовала с Суконцевым, Александр Алексеевич написал заявление о разводе и отнес его в суд. Через неделю в главной газете Приуралья напечатали объявления о том, что гражданин А. А. Луганцев возбуждает дело о разводе с гражданкой Т. И. Луганцевой Таких объявлений о разводе других пар было еще штук двадцать, ибо советские и партийные органы использовали и такие методы психологического воздействия. Профессору очень неприятно было читать это объявление, а для доброхотов и суконцевых это было главное чтиво, они читали такую информацию раньше передовиц.
Секретарь парткома потирал руки, кричал при каждом удобном случае, что не место в рядах воспитателей молодежи людям, которые бросают своих собственных детей. Каким образом долетел этот крик до Москвы, никто не знает. По всей видимости, донесли доброхоты, но помимо подлецов, есть еще в жизни настоящие друзья, которые не выпячиваются и делают добрые дела молча.
Борис Васильевич Петровский, профессор кафедры общей хирургии Второго Московского медицинского института, приехал в гости к уже знаменитому хирургу Александру Александровичу Вишневскому. Двум прошедшим ад войны хирургам было о чем поговорить, чем поделиться, а в конце беседы Петровский спросил: