Повести, рассказы
Шрифт:
— Ну, так говорится. Вот я и приехал.
— Послушайте, — схватил Борух Мануса за руку, — может, вы насовсем останетесь у нас? Вас тут озолотили бы.
— Так они и бросят Москву ради переулка Балшема и Гершеле Острополера. Скажите мне лучше, каков этот сват. Он приличный человек?
— Матвей Арнольдович? Да, видимо, очень приличный человек. Говорят, он занимает в Гостином дворе довольно высокое положение.
Борух скривился:
— Не очень-то почтенное занятие. Не знаю, как у вас там, но у наших здесь торговля не в большом почете. Знал бы реб Гилел, чем занимается
— Посмотрите только, как силен человек, — отозвалась Ита. — Реб Гилел перед войной был уже дедушкой. И вот пришли фашисты, и все, кто не успел эвакуироваться, лежат в земле. Каким же сильным должен быть человек, чтобы после такого несчастья, на седьмом десятке, пойти под венец в надежде снова стать отцом и дедом! И реб Гилел, как видите, удостоился этого счастья. Посмотрели бы вы, какой у него наследник — рослый, красивый, крепкий!
— Реб Гилел не единственный у всевышнего. Я недавно был в нескольких местечках и видел, что люди даже старше реб Гилела спешили заново создать семью, чтобы оставить наследника. Очевидно, везде так. Речь ведь идет о жизни, о том, чтобы оставить кого-нибудь после себя.
— Борух, смотри-ка, — перебила Ита мужа, — могу поклясться, что это Ципа там стоит. Она, кажется, чем-то расстроена.
У одного из домиков-близнецов, куда направлялись люди с сифонами за сельтерской водой, — день, правда, был не очень-то жаркий, но шла суббота, — стояла высокая женщина в пестром крестьянском платке на голове и все время бормотала про себя:
— Как я его просила: Йона, не ходи, Йона, не ходи...
— Ципа, что там у вас случилось? — спросил Борух, приблизившись к ней.
От неожиданности Ципа вздрогнула:
— А? Ничего. — Увидев во дворе Боруха незнакомого человека, она кивнула на него: — Кто это у вас?
— Музыкант Манус, приехал на свадьбу.
— Да, нам теперь только музыкантов не хватает. Ох и заварилась у нас каша! Мой Йона, горе мне, ведь теперь у него...
— У кого?
— У злодея, чтоб он провалился!
— А что, он действительно вернулся? Раз так, я тоже пойду к нему.
— Не надо, вы только хуже сделаете. Мой Йона хочет уговорить его, чтобы он убрался отсюда еще до возвращения реб Гилела из Летичева. Мой Йона боится, что, если реб Гилел застанет здесь Алешку, он этого не перенесет.
— Кто еще пошел с вашим Йоной?
— Никто.
— Я возьму с собой «алхимика», и мы тоже пойдем туда.
— Боже вас упаси! Йона взял с меня клятву, чтобы я никому не говорила. Этим можно только испортить. Ой, реб Борух, реб Борух, как я боюсь!
— Что вы, Ципа! Ваш Йона был, если не ошибаюсь, солдатом. А учить солдата, как себя вести, не надо. Как там сказано в наших священных книгах: зверя в клетке бояться нечего.
— Зверь все же остается зверем. Как я его просила: Йона, не ходи! Не ходи, Йона!
— Что там у нее случилось? — спросила Ита мужа, когда тот вернулся.
— Ничего.
— А все же?
— Я же тебе говорю, ничего.
Борух взял заступ, собираясь
— Борух, пятак есть у тебя?
— А что?
— Так будь добр, заточи нож. Я уже не в силах мучиться с ним — совсем затупился.
— Бабушка, наточить нож стоит гривенник.
— Как вам нравится мой контролер? «Точило», Давидка, должен мне пятак. И по дороге заряди уже заодно у «алхимика» сифон.
Манус от удивления широко раскрыл глаза:
— У кого, сказали вы, зарядить сифон?
— Человек делает, можно сказать, из воды золото, вот его и прозвали «алхимиком». Настоящее имя его — Кива. — И Борух, захватив с собой нож и стеклянный сифон, направился к домикам-близнецам с высокими цоколями.
— Не забудьте запастись кассетами — ленинградцы, чтоб вы знали, любят фотографироваться! — крикнул ему вслед Манус и обратился к Давидке: — Так на чем мы с тобой остановились, маэстро?
— На «фрейлехс матери».
— Да, на «фрейлехс моей матери», — вздохнул Манус. — Кроме этой мелодии, которую мать мне часто пела в детстве, у меня больше ничего не осталось от нее. Даже не знаю, где находится яма, в которой фашисты ее расстреляли. Я назвал эту мелодию «фрейлехс моей матери» и играю ее на всех свадьбах, праздниках. Она для меня как бы поминальная молитва по погибшей. Теперь ее играют, кажется, везде и всюду. Как это случилось, что она до вас не дошла?
Манус вынул из чемоданчика кларнет и заиграл. Он играл, закрыв глаза, и, казалось, мысленно унесся куда-то далеко-далеко. Окончив играть, он предложил Давидке:
— Теперь, маэстро, попробуй сыграть это на своем аккордеоне. — Прослушав игру Давидки, Манус сказал Ите: — У мальчика, мадам, неплохой слух, из него выйдет толк... Ну, а мне пора идти, время не ждет.
— К чему такая спешка? Реб Гилел не скоро вернется, и жена его тоже уехала с ним.
— Тогда я пройдусь немного, посмотрю ваше местечко.
— У нас есть что посмотреть. Сюда еще и теперь многие приезжают... Постойте, знаете что... — Она вдруг крикнула на весь переулок: — Хевед! Хевед!.. Вы видите вон ту женщину, которая месит глину? Это наш гид. Мы ее так и прозвали: «Гид Йохевед». Приедет кто-нибудь к нам, она его водит по местечку, показывает все достопримечательности. У нее вы можете узнать о Балшеме, о виленском гаоне, о Наполеоне, о Гершеле Острополере и о многом другом. Давидка, возьми лукошко, — велела Ита внуку, — и пойди нарви черешни. Хе-евед!
Но прошло довольно много времени, пока Йохевед — подол юбки у нее по-прежнему заткнут выше колен, босые ноги в растворе — явилась, давая о себе знать звучным голосом:
— Кто меня звал?
— Тысячу извинений, уважаемая, — выступил ей Манус навстречу, — это вы гид Йохевед?
— Да, я — гид Йохевед. А в чем дело?
— Хотел бы попросить вас показать мне ваше местечко.
— Что, собственно, можно теперь показать? Такое же точь-в-точь, как и все нынешние местечки, где побывали фашисты. Но вы, наверное, хотели бы, насколько я понимаю, побывать на могилах Балшема и Гершеле Острополера. Так подождите минуточку, я сейчас переоденусь, и мы пойдем.