Повести, рассказы
Шрифт:
Подняв с земли щепку, Йохевед принялась счищать глину с ног. Неожиданно она выпрямилась и зажмурила глаза:
— Знаете, ваше лицо мне очень знакомо. Вы, случайно, не из областного собеса? Мне кажется, я вас там видела.
— Возможно, вы меня и видели, только не в собесе. У Станиславского и Немировича-Данченко могли вы меня видеть.
— У кого, сказали вы? Значит, не из собеса? Жаль.
— А что?
— Да так. Будь вы из собеса, могли б замолвить за меня словечко. Откуда мне было знать, что надо хранить все бумажки. Вот у меня завалялась одна бумажка о том, что я была деклассированной.
— Что значит, по-вашему, изворачиваться?
— Мне, например, ремонтируют сейчас дом — он коммунхозовский, мой домик немцы разрушили, — вот я и попросила, чтобы меня включили в ремонтную бригаду. Подумаешь, трудная работа — обить стены дранкой и приготовить из глины и кизяка раствор... Так с чего вы хотите начать? Со старого кладбища, с крепости, с Буга или отсюда, с переулка, где жил Балшем?
— Как хотите.
— Тогда начнем с соседней улочки, с Болотинки. Там, на этой Болотинке, жил, согласно преданию, наш Гершеле Острополер, прославившийся на весь мир. Кто не знает его проделок! — Гид Йохевед вдруг залилась долгим смехом: — Я как раз вспомнила историю о том, как Гершеле привел к богачу гостя на субботу. Постойте, сколько времени вы собираетесь у нас пробыть?
— Наверно, до конца недели.
— В таком случае вы еще сможете побывать у нас и на еврейской свадьбе. Давно-давно здесь не было свадьбы. И откуда ей быть, если молодежь, окончив школу, сразу же уезжает на заводы, в институты. И когда дело доходит до свадьбы, ее справляют в городе. Сын реб Гилела, Либерка, после школы тоже поехал учиться в Ленинград. Но когда он задумал жениться, реб Гилел настоял на том, чтобы свадьбу справили непременно здесь, в Меджибоже.
— А вы хотели бы, чтобы человек в таких летах тащился в Ленинград?
— Мало, думаете, он ездил к сыну в гости? Реб Гилел имел в виду совсем другое — ему хотелось порадовать местечко. А радовать разбитые сердца у нас, в Меджибоже, — самое богоугодное дело. И вот уже целую неделю только и делают, что пекут, жарят и варят. Ради этой свадьбы наняли на субботний вечер большой зал пищевого комбината и сам Гилел поехал сегодня в Летичев договариваться с музыкантами.
Манус показал на себя:
— Музыканты уже здесь.
— Вот это новость! Что же вы молчали? Боюсь только, как бы свадьба не была омрачена. Вы, наверно, уже слыхали нашу веселенькую новость?
— Алешка?
— Смотрите не проговоритесь Гилелу, — ему девятый десяток пошел, да и пережил немало. Лучше будет, когда узнает эту новость потом, после свадьбы. Веревочник Йона побежал к этому злодею, чтобы тот хотя бы на время свадьбы убрался из местечка. Значит, идем? Я только вот оденусь. Да, простите, забыла спросить, как вас зовут.
— Эммануил Данилович, а просто по-еврейски — Манус.
— А меня зовут и по-еврейски, и по-русски Хевед. Вот как!
Когда Йохевед вышла через несколько минут из дому в коротком платье и в туфлях на высоких каблуках, Манус еле узнал ее.
2
Под вечер того же дня, когда солнце
На эти соревнования — пожарники называли их «учениями» — население местечка собиралось как на театральное представление. Сегодня, как ожидают, будет особенно весело, так как в команде несколько новичков. По этому случаю Борух даже прихватил свой фотоаппарат на треноге. Он не отрывает глаз от дверей, из-за которых доносится напряженное, хриплое гудение машины, как если б она, попав всеми четырьмя колесами в трясину, никак не могла выбраться оттуда.
Кроме Гилела и Шифры, все как будто чем-то озабочены, и Борух пытается хоть немного развлечь собравшихся. Он залезает под черное покрывало, которым накрыт фотоаппарат, и оттуда довольно громко произносит:
— Ну и кашляет же она, бедняжка, ну и хрипит, аж страшно становится...
— О ком это вы, Борух? — спрашивает кто-то.
— Разве вы не слышите, как пожарная машина, бедняга, выбивается из сил?
— Ну что, — спрашивает Ципа Давидку, взобравшегося на крепостную стену и всматривающегося в даль, — моего Йоны еще не видно?
— Нет, тетушка Ципа.
— Горе мне! Как я его просила: Йона, не ходи!..
Борух высовывает голову из-под покрывала и начинает подавать Ципе знаки, чтоб она замолчала.
Но Гилел заметил это и спрашивает:
— Ципа, что там у вас случилось?
— Ничего, реб Гилел, ничего.
— Мы же условились с вами, Ципа, — сердито шепчет ей Борух. — Уверяю вас, он цел и невредим.
Заведующий рынком, пожилой, коренастый Шая, начинает сердито стучать в двери гаража:
— Эй, пожарники, не тяните душу! Уже четверть седьмого...
— Чего ты так спешишь, Шая? Ты рынка еще не закрыл, что ли?
— Я — человек военный, реб Гилел, дисциплинированный, никаких «диалем» не признаю. Сказали — в шесть, так будьте добры начать в шесть. Не так ли?
— Конечно, так, — поддерживает его Борух. — Я только хотел бы знать, Шая, в каком уставе сказано, что заведующий рынком — военная должность?
Давидка, прохаживавшийся по стене, начал вдруг напевать:
Спешите, люди добрые, на рынок, на базар, Купите, покупатели, дешевый наш товар...— Я тебе сейчас покажу такой базар, сорванец эдакий, что ты у меня забудешь, в каком классе учишься! — крикнул Шая. — Тоже мне пионер! Это вы, Борух, научили его такой песенке! Думаете, и о вас нельзя подобрать песенку, да еще какую песенку? Но что с вами дебатировать! Если б вы были военным...