Повести. Первая навигация. Следы ветра
Шрифт:
— Разрешаю, лишние рабочие руки нам не помешают, — согласился Чубарь. И тут же сказал Иришке: — Тащи, дочка, кусок брезента и ведра!
Когда Иришка подбежала к шлюпбалке с большим смотанным куском брезента на плечах и четырьмя звякающими ведрами в руках, шлюпка была уже на воде.
Иришка бросила брезент, Чубарь, поймав его, стал с помощью Саши и Василя расстилать на дне шлюпки. Потом Иришка передала ведра и спустилась в шлюпку.
— Женщина на судне приносит несчастье, — берясь за весла, почти трагически произнес Василь.
— Болтуны
Иришка засмеялась, глядя на Василя: что, мол, съел? Но парень не обиделся. Налегая на весла, заметил:
— Да я о женщинах, я не о тебе, ты ведь кто? Пацанка. И ничего пацанка, правда! — подморгнул он Саше.
Саша вдруг рассердился и, плюхнувшись на скамейку рядом с Василем, вырвал у него весло.
— Сдурел? — удивился тот.
— Разве так гребут? Нас вон куда относит! — сказал Саша. — Давай вместе!
— Правильно! Нажимай вдвоем, а то потом против течения идти придется, — говорил Чубарь. — Да осторожнее, шлюпку опрокинете!
Василь подвинулся, и теперь гребли двое, гребли почти с ожесточением, так, что застучали весла об уключины.
Казалось, здесь, у островка залитых наполовину водой осокорей, течение было даже сильнее, чем на фарватере. Мощные темные потоки, шипя, взбивая желтовато-белую пену, распластали ушедшие под воду кусты ив и ольхи. Их тонкие ветки шевелились, как щупальца. Могучие стволы осокорей, уже слегка обросшие мелкими корнями, гудели от напора воды, а сам пароход, покачиваясь и вздрагивая, тихо скрипел, словно стонал.
Чубарь, ухватившись руками за верхушки кустов, подтянул шлюпку ближе к пароходу, Саша и Василь взялись за низкие, с выбитыми стеклами края иллюминаторов, набросили веревочную петлю на кнехт, укрепили шлюпку и, подсаживая друг друга, вскарабкались на борт.
Сразу в нос ударило запахом гари. Сколько времени прошло с тех пор, как горели рубка и палуба, а этот запах все еще был слышен. Слева в борту зияла большая рваная пробоина. Пароход, застряв меж осокорей, сидел на мели, и вода до пробоины теперь не доставала. Каюты и заднюю часть палубы пожар не тронул. Да и вообще, видимо судно тонуло горящим, и вода потушила огонь.
Несколько мгновений все стояли на палубе, осматриваясь. Рубка и стены кают были посечены пулями и осколками. На позеленевших остатках стекол висели, качаясь на ветру, пучки высохших водорослей.
— Не будем терять времени, — сказал Чубарь и направился к бункеру.
Все двинулись за ним, заглядывая по пути в забитые песком каюты. В бункере песку было больше, и над ним стояла вода. Чубарь, сняв сапоги и закатав штанины брюк, спустился в бункер, сунул в мокрый песок руку и вытащил ржавую совковую лопату. На месте, откуда Чубарь вынул лопату, вода почернела, и механик, ежась от холода, сказал:
— Есть уголек, ребята! Давай ведра.
Ему бросили ведра. Разгребая песок, он стал быстро наполнять одно ведро за другим и подавать наверх.
Иришке
Так они перегрузили из бункера затопленного судна весь уголь, пять шлюпок отправили на пароход.
— Еще довоенный уголек, — с теплой грустью сказал капитан, встретив последнюю шлюпку.
Печковский мост
— Подходим к Печковскому мосту! — донесся из рупора взволнованный до неузнаваемости голос Любина. — Все наверх!
Приближались к мосту. Вернее, никакого моста не было. Над голубизной воды чернели провисшие разрушенные фермы. Пароход подходил к узкому просвету между ними. И вдруг над Днепром, оглушая все вокруг, завис хриплый, стонущий гудок. Он был таким волнующим, разрывающим душу, что у многих на глазах выступили слезы. Капитан снял фуражку, и все последовали его примеру…
…Келих пристально посмотрел на Иришку и вдруг спросил:
— Василий Стрельченко… Не твой ли родственник был?
— Василий Алексеевич, механик? — чувствуя, как похолодело у нее в груди и почти не расслышав своего голоса, переспросила Иришка.
— Да, Василий Алексеевич… Только это в мирное время он был механиком, а потом командовал БЧ-2, боевой частью на мониторе.
А Иришка едва не закричала: «Но почему был, почему был?!» Однако, сдержавшись, тихо, еле слышно сказала:
— Это мой папа… А вы с ним воевали, вы знали его?
— Мы вместе прорывались. Он хороший, храбрый человек был.
— Так папа… погиб? — вновь не слыша своего голоса, спросила Иришка.
— Не знаю, — покачал головой Федор Михайлович. — Здесь, у Печковского моста, Стрельченко остался жив…
Капитан обнял поникшую было Иришку.
— Рад, что буду плавать с его дочерью…
— Расскажете нам когда-нибудь о Печковском мосте? — попросил Саша.
— И о папе, — добавила Иришка. Она даже улыбнулась. Теперь она еще больше поверила в то, что отец жив. Если отец не погиб во время прорыва у того моста, значит, должен быть жив!
— Пойдемте ко мне, — пригласил капитан.
— Вам ведь отдыхать надо, — нерешительно проговорила Иришка.
— Ничего, отдохну, спать я все равно не буду. А рассказать о том бое вам следует, зачем же откладывать…
Капитанская каюта невелика. У двери умывальник, напротив койка за распахнутой шторой, у окна стол и два старых, почерневших от времени стула.
Федор Михайлович, указав на стулья, пригласил сесть, сам прилег на койку, закрыл глаза, несколько мгновений молчал, вспоминая или просто борясь с усталостью. Затем, потерев лицо в красных шрамах от ожогов, заговорил тихим, слегка хрипловатым голосом: