Повести. Первая навигация. Следы ветра
Шрифт:
Зойка уже застонала громче.
— Терпи, терпи, — ласковее уговаривала ее Наташа.
— У тебя руки, как клещи, — ныла Зойка.
— А ты потренируйся столько, и у тебя они сильными станут.
— Ой, хватит. Ой Наташенька, ой родная!..
— Наташка, не издевайся над полуживым человеком! — крикнул из кухни Генка.
— А ты там молчи, а то и тебя сейчас начну растирать, — пригрозила Наташа.
Вернулся Роман. К груди он прижимал несколько банок — большую с водой и маленькие, консервные. Ребята сразу же заметили, что все банки были чище, не такие закопченные, и поняли: Роман хоть и торопился, по все же отдраил
— Роман… когда станет командиром, то даже во время боя будет бриться или еще хуже — зубы чистить!
— Бреются и чистят зубы перед боем, — поучающе сказал Роман.
— Сдаюсь! — поднял одну руку Борис, другой он засовывал в печку хворост.
Роман подал ему банку с водой, Борис пристроил ее в печке. Генка сказал Роману:
— Открой банку с вареньем, ты ведь мастер все открывать без ключа.
Роман повозился с банкой и снова попросил у Бориса ложку. Перевернув банку вниз крышкой и прижав к скамейке, стал орудовать ложкой, как ножом. И как нее, он и это делал с основательностью, сосредоточенно хмурясь и очень серьезно, будто от того, что он делает, зависела жизнь его товарищей.
Открывал он банку долго, до тех пор, пока не закипела вода.
Борис вынул банку из печки, поставил на плиту и сказал со вздохом:
— Эх, не догадалась нам тетенька еще и щепотку чая дать для заварки…
— Ишь, чего захотел… — хмыкнул Генка. — Может, тебе и по кусочку тортика?
— Тортика-то ни к чему, а вот по сухарику бы… не мешало.
— Сказал бы мне, я бы попросил у нее, — произнес Генка.
— Что с того…
— Думаешь, не дала бы?
— Я о другом, я о том, что после драки кулаками не машут.
Генка налил в консервную банку кипятку, положил в нее целых три ложки варенья и понес Зойке.
— Пей, — сказал он. — Малиновое варенье — самое лучшее лекарство от простуды.
— А мне такое лекарство больше всего и нравится, — ответила, поднимаясь, Зойка.
Банка была горячей, Зойка поставила ее к себе на колени, наклонилась, отхлебывала из нее и затем, закидывая голову, глотала, как курица.
Потом ей еще налили и снова положили целых три ложки малинового, оказалось, что эти шесть ложек и составили целых полбанки варенья.
И тут Генка понял, что был не прав, говоря той женщине о слишком большом Зойкином пристрастии к варенью. Больше она не захотела, взмолилась.
— Ой, уже в животе печет, больше не могу. — Она держалась одной рукой за живот, а другой вытирала мокрый лоб.
Наташа тут же уложила ее и снова накрыла матрацом.
— Теперь, Зойка, спать!
— Ой, какой тяжелый матрац, ой, мне жарко!.. — хныкала Зойка.
— Зато выздоровеешь.
Но как больной ни было жарко, как она ни ворочалась, пытаясь хоть немножко сдвинуть с себя матрац, все же скоро заснула. А когда все убедились в этом, выключили в комнате свет, уселись на кухне за столом и стали чаевничать. Варенье делил Борька, накладывая каждому в банку, и один раз даже не выдержал и облизал ложку. Согревшись и не меньше Зойки вспотев, они сидели, отдуваясь, с раскрасневшимися лицами, сонно и осоловело глядя на пустую банку, в которой только что было варенье.
Возможно, они уснули бы, сидя за столом, но Роман, вспомнив, что он капитан, приказал:
— А теперь всем спать!
И они легли. Наташа
14. Утром
Первым из домика вышел Борис. Он всегда просыпался раньше других и говорил, что и это передалось ему от дедушки.
Потягиваясь и щурясь на всходившее, казалось, совсем близко, на краю острова, между деревьями, солнце, он смотрел и не узнавал ничего вокруг. Деревья, кусты, трава — все сияло ярко лучащимся светом; каждая капля, повисшая на ветке, листочке, травинках, вобрала в себя по целому огромному солнцу. И полоска реки, видневшаяся отсюда, сверкала, как начищенная, и небо переливалось голубым поблескивающим шелком, а воздух был таким чистым, осязаемо свежим, что Борис вдруг чихнул, а затем начал часто и глубоко зевать. Зевал и никак не мог остановиться, зевал до боли в челюстях. Звонко, казалось, на весь мир, тинькали синицы, их тут собралось великое множество, со всех уголков земли, наверное, послетались сюда, чтобы полюбоваться таким прекрасным утром.
За шиворот заполз приятный холодок. Перестав, наконец, зевать, Борис вновь сладко потянулся, поежился и пошел по слегка поскрипывающей росной траве к реке, удивленно поглядывая на все вокруг, так изменившееся после долгой, темной, дождливой ночи.
На том берегу притаились у кустов молчаливые рыболовы, они почти не двигались, лишь иногда перезабрасывали удочки да как бы испуганно поднимали головы, когда посреди реки, далеко от них, вскидывалась, хлестко плеснув по воде, крупная рыба. Вода в реке была такой тихой и гладкой, что от всплеска рыбы до самого берега катились волночки, и от них едва слышно шелестела прибрежная осока.
Но вот волночки покатились покрупнее и как-то не от середины к берегу, а по диагонали реки. Осока закачалась сильнее, и Борис увидел выплывшую из-за поворота реки лодку. В ней было двое — один постарше, парень лет шестнадцати, — на веслах, а второй, видимо, однолеток Бориса, белоголовый, давно не стриженый, чем-то внешне похожий на Генку, сидел на корме.
Лодка резко повернула в сторону острова и пошла к той самой косе, где вечером ребята ловили рыбу.
Сзади послышался шорох кустов, Борис обернулся, к нему подходили Роман и Генка.
— Не за нами ли эта посудинка? — спросил, поеживаясь от утренней прохлады, Генка.
— Вряд ли, но можем попросить, чтобы перевезли, — сказал Роман, — Зойка же больна, она вплавь не может. — Роман помолчал, покосившись на ребят, и выдавил со вздохом: — Да и у меня что-то горло немного… Никогда не болело, а тут…
— Как же так, — хитровато усмехнулся Генка, — плавали через реку и мокли под дождем мы, а горло болит у тебя…
— Я тоже мок, — мрачно сказал Роман и сердито посмотрел на Генку.
— Да будет вам, хоть утром не ссорьтесь, — примиряюще произнес Борис, — такое утро чудесное…
— Ты, может, еще и стихи сочинять начнешь? — покривившись, спросил Генка. — Я помню чудное мгновенье!
В это время лодка пристала к косе.
— Пошли, ребята, — сказал Роман и двинулся вдоль берега.
Ребята молча последовали за ним.
Когда они подошли к косе, половина лодки уже была вытащена на песок, чтобы ее не смыло течением, а те двое возились с чем-то у обрыва.
— Да они же браконьеры!.. — всхлипнув, разразился своим смехом Генка.